Достояние без публики

Такой тяги к искусству мир не видел с 1960-х, когда музейный бум охватил всю планету. Посещаемость Лувра в прошлом году выросла на 11%, благодаря чему знаменитый музей поставил абсолютный мировой рекорд—7,5 млн посещений в год. Ажиотаж и по другую сторону океана. Прошлогодняя выставка «Россия» стала самой популярной за всю историю Музея Гуггенхайма в Нью-Йорке: за 17 недель на нее продали больше 401 885 билетов—на 100 000 больше, чем на нашумевшую в 1998 г. выставку «Искусство мотоцикла». Практически одновременно свой рекорд поставил нью-йоркский Метрополитен-музей: на выставке картин Ван Гога за 11 недель побывало 459 972 посетителя.

В России дела тоже идут в гору. Два самых конкурентоспособных художественных музея страны—Эрмитаж и Третьяковка—кое-как приспособились к капиталистической реальности. Как и их вечные соперники—столичный Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина и Русский музей в Петербурге. С 2002 по 2005 г. внебюджетные доходы Эрмитажа выросли в долларовом выражении более чем в 1,5 раза, Третьяковки—в 2,5 раза, Русского музея—удвоились. Советские рекорды посещаемости еще не побиты, но и нужно ли это? Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский считает нынешний уровень посещаемости оптимальным: чем больше публики, тем труднее уберечь уникальную коллекцию. Пик популярности Государственной Третьяковской галереи пришелся на московскую Олимпиаду 1980 г.: тогда ее посетило 1,5 млн человек. Несмотря на фактическое исчезновение внутреннего туризма и профсоюзных культпоходов, в 2005 г. в Третьяковке побывало больше 1,3 млн человек. «Просто у музея возникли другие возможности,—объясняет заместитель гендиректора галереи Марина Эльзессер.—Ушла идеология, и появилось больше свободы делать интересные выставки». И признает: ориентацию тоже пришлось поменять. Если раньше во главе угла была наука, то теперь—потребитель. Культурологи больше не шарахаются от этого слова, как черт от ладана, а при обсуждении плана выставок на ученом совете в музее часто можно услышать вопрос, насколько интересны они будут для зрителя.

Но лучшее—враг хорошего. Оживление на музейном рынке сулит крупные неприятности руководителям 56 федеральных музеев. Кража антиквариата из Эрмитажа заинтересовала Владимира Путина. Президент велел правительству провести «комплексную ревизию музейных ценностей». В ревизионную комиссию войдут сотрудники ФСБ. А пока чиновники ищут виноватых, хорошо бы понять, почему, несмотря на рост доходов, нашим музеям постоянно не хватает денег.

ЧЕМ ТОРГУЮТ МУЗЕИ

Все музеи в мире занимаются в общем-то одним и тем же: хранят, изучают и выставляют доверенные им предметы. Все они своего рода предприятия, только в отличие от обычных компаний не стремятся к извлечению прибыли. Другое характерное свойство музеев в том, что у них непропорционально высока доля постоянных издержек—расходов на содержание зданий, хранение и реставрацию коллекций, оплату персонала. В отличие от обычной фирмы музей не может оперативно реагировать на конъюнктуру, урезая издержки и повышая производство, а вот расходы на выпуск каждой дополнительной единицы продукции—еще одного визита—для музеев в большинстве случаев (если речь не идет о сверхпопулярных выставках) стремятся к нулю. Но, возможно, самое принципиальное отличие музея от обычного коммерческого предприятия в том, что подавляющее большинство музеев не знают стоимости своих активов, а потому не в состоянии оценить свои cкрытые издержки—сколько они могли бы заработать, если бы средства не были заморожены в единицах хранения, а были инвестированы, например, в индексные фонды. Годовой доход от таких инвестиций и можно было бы считать стоимостью хранения коллекций. А поскольку собственники музеев—будь то государство или частный фонд—не считают упущенную выгоду и не требуют от менеджеров максимальной отдачи на вложенный капитал, у последних есть прямой стимул расширять коллекцию, не считаясь с расходами. «Многие музеи даже получают тем больше субсидий, чем выше убытки»,—отмечают экономисты из Цюрихского университета Бруно Фрей и Стефан Мейер*.

Это в полной мере относится и к музеям-суперзвездам—в отдельную категорию их выделил в конце 1990-х тот же Фрей**. От рядовых музеев их отделяет такая же пропасть, как Андрея Шевченко из Chelsey от футболиста из первого дивизиона первенства России. Фрей предложил несколько простых критериев, позволяющих отличить звездный музей от обычного: такие музеи обязательны для посещения туристами (мало кто, приехав отдохнуть в Рим, пройдет мимо музеев Ватикана), в них непременно выставлены всемирно известные работы всемирно известных художников (эмблема Лувра—«Мона Лиза» Леонардо да Винчи, а Королевского музея в Амстердаме—«Ночной дозор» Рембрандта). Наконец, гораздо большую долю своих доходов они зарабатывают с помощью коммерции—музейных магазинов, ресторанов, продажи прав на изображения и т. п.—и оказывают гораздо более сильное влияние на местную экономику.

Перечисляя музеи-суперзвезды, первым Фрей назвал питерский Эрмитаж.

КАМЕРА ХРАНЕНИЯ

20 лет работы в Эрмитаже для «ангела-хранителя» Ларисы Завадской закончились трагически. Когда стали проверять сохранность вверенной ей коллекции русского ювелирного искусства, Завадская умерла от инфаркта. А когда выяснилось, что в течение нескольких лет из музея утащили 221 экспонат, нервы дрогнули у всей страны. Пиотровскому влепили выговор, и, возможно, это только начало.

Стоит ли эта история поднятого вокруг нее шума? Судите сами. В России регистрируется несколько тысяч краж художественных ценностей в год. «Из них от 200 до 300—по церквям, 40–45—по музеям, а остальное—у частных коллекционеров,—констатирует доктор искусствоведения, руководитель проекта "Музей будущего" Алексей Лебедев.—Пять лет назад краж в музеях было больше: по 80–90 в год». По данным директора Федерального агентства по охране культуры Бориса Боярскова, в 2000 г. больше 300 объектов пропало из коллекции Исторического музея в Москве. Год спустя за соучастие в хищении около 1000 экспонатов был осужден на 10 лет колонии сотрудник музея Петропавловской крепости Константин Карасев. Правда, два года спустя он был оправдан за отсутствием состава преступления. Но эта кража мало кого взволновала.

«Почему поднялся такой визг насчет кражи из Эрмитажа—вопрос к тому, кто его поднял,—удивляется Лебедев.—То, что украли, художественной ценности не имеет. Это абсолютно антикварные вещи и, судя по набору,—явный конфискат». Скандал с кражей сам Пиотровский объяснил SM атакой лично на него.

И все же от хранения национального достояния никуда не деться—это основная функция музеев во всем мире. К тому же на систему безопасности выбить деньги из бюджета легче, чем на реставрацию, признает Пиотровский. Из $4 млн, которые Эрмитаж ежегодно тратит на охрану, 70%—это средства бюджета, а 30%—собственные. При царях Зимний дворец защищали 2500 юнкеров, 300 казаков, батарея Михайловского артиллерийского училища и полурота 1-го Петроградского женского батальона. Теперь его охраняет полк милиции, но и этого, как оказалось, мало.

Комиссия, проверявшая летом Эрмитаж, выяснила: в электронном каталоге музея, который был заведен семь лет назад, оприходовано 153 000 экспонатов из 2,9 млн—чуть больше 6%. «Если двигаться дальше такими темпами, то нормальный современный учет будет достигнут через 70 лет»,—возмущался Боярсков в августе. Пиотровский, получивший по итогам проверки очередной выговор (три предыдущих были погашены), ссылается на то, что составление каталога—очень кропотливая работа. Тем более что все шедевры Эрмитажа отсняты и выставлены на всеобщее обозрение по адресу www.hemitagemuseum.org. Виртуальная коллекция там не хуже, чем у глобальных конкурентов, от Лувра до Галереи современного искусства Тейт,—спасибо друзьям Эрмитажа из IBM.

У полного каталога эрмитажной коллекции было бы одно большое достоинство—он отлично отпугивал бы грабителей, ведь при полной прозрачности они не смогут сбыть украденное по хорошей цене. «Подавляющая масса антикваров не захотят связываться с ворованным»,—убежден Лебедев. А если все же пропажа будет обнаружена, с помощью фотографий их будет легче вернуть, чем с помощью Интерпола или отслеживая аукционные торги за границей.

РАБОТА НА СКЛАД

Эрмитаж показывает зрителям всего 3% своей коллекции. И это еще хороший показатель: по данным Федерального агентства по культуре, в 2004 г. зрители могли видеть лишь 2,4% единиц хранения, которые содержатся в федеральных музеях. Это последствия культурной политики коммунистов, после октябрьской революции национализировавших все частные коллекции, на которые могли наложить руку. Лувру, который развивался органически, в этом смысле проще: по словам представителя музея Бенедикта Моро, там выставлено больше 21% коллекции, 35 000 экспонатов (в 2,5 раза меньше, чем в Эрмитаже). Другое дело, что иногда культурное наследие бывает и более обременительным, чем в стране проигравшего коммунизма. Франческо Буранелли, директор музеев Ватикана, этим летом справивших свое пятисотлетие, честно признался, что не знает, сколько экспонатов насчитывается в его коллекциях: 8 км сплошных выставок—это вам не шутки.

Ватикан нам не указ, так, может, настало время продать все эти бесчисленные табакерки, сервизы, брошки и стулья—к чему они Эрмитажу? Ни в коем случае, тверд Пиотровский. «Всегда оказывается, что музей в проигрыше. Даже если продается за большие деньги, в конце концов оказывается, что проиграли. Цена через 100 лет будет совсем другая». Даже если вещь сама по себе не интересна, она может хорошо «выстрелить» на тематической выставке, объясняет Пиотровский.

Теоретически со скрытыми сокровищами федеральных музеев можно было бы поступить по примеру Японии. Там, по словам директора Центра прикладных экономических исследований ГУ-ВШЭ Татьяны Абанкиной, давно распределили музейные экспонаты второго и третьего ряда по школам, театрам и университетам. Но это недешевое удовольствие: трансляция искусства в массы должна сопровождаться расходами на страхование и охрану выставляемых объектов. А на это, разумеется, ни у музеев, ни у казны денег нет.

В ОБЪЯТИЯХ МАМОНЫ

Бюджеты звездного российского музея по структуре становятся все больше похожими на бюджеты иностранных звезд. Например, в Европе, где большинство музеев—государственные, нормальной считается ситуация, когда музей зарабатывает 30–35% своих доходов самостоятельно: за счет продажи билетов, выставок и фандрайзинга. В Эрмитаже доля собственных доходов достигла в 2004 г. 34%, а в Третьяковке—всех 49%.

Основным источником дохода для музеев остаются билеты. Увеличить эту статью самстоятельно они не могут: цены регулирует государство. Но и получая 100 руб. за вход, Третьяковка зарабатывает в год 42% внебюджетных доходов, а Эрмитаж—73%. Причем Третьяковка старается работать с клиентами гибко. Во время интересных выставок по четвергам галерея бывает открыта до десяти вечера. «За вечерние часы проходит публики больше, чем в будний день»,—говорит Эльзессер. Имидж «дружелюбного музея» Третьяковка собирается поддерживать и дальше.

В Эрмитаже и Русском музее касса закрывается ровно в 17.00. В конце концов на одних зрителях много не заработаешь. Меценаты—другое дело. Всего за $100 в год вы можете оказаться в компании с Игорем Сечиным и Вагитом Алекперовым, став, как и они, одним из друзей Русского музея. Если повезет—пересечетесь с этими прекрасными людьми на рауте «только для членов клуба». А если заплатите $2000, то сможете организовать семейный праздник в одном из дворцовых залов музея. С таких спонсоров Русский музей в 2005 г. собрал больше $800 000, а Третьяковка—$1,25 млн. По сравнению с доходами звездных американских музеев это, конечно, крохи. В 2005 финансовом году Метрополитен заработал на членских взносах больше $20 млн. Но ведь надо же с чего-то начинать.

ДЖУНГЛИ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Знаменитая галерея Уффици во Флоренции произвела унылое впечталение на Наталью Самойленко, исполнительного директора фонда Владимира Потанина (совладелец «Интерроса»—официальный покровитель Эрмитажа). «Произведения искусства покрыты слоем пыли, вещи плохо освещены, живут по принципу "к нам все равно придут",—сердится она.—Когда нет конкуренции, можно угробить даже самое замечательное искусство». Картина—правильная, диагноз—нет. Кризис звездных музеев в Италии (Сильвио Берлускони даже хотел приватизировать знаменитый туринский музей египетского искусства) усугубляется не отсутствием, а обострением глобальной музейной конкуренции.

Один из ее признаков—появление у звездных музеев филиалов или полноценных экспозиций за пределами их традиционного ареала. Галерея Тейт открыла музеи в Ливерпуле и Сент-Ивзе, Эрмитаж открыл свой выставочный комплекс в Амстердаме и на паях с музеем Гуггенхайма держит галерею в Лас-Вегасе. Застрельщиком музейной глобализации может считаться партнер Эрмитажа по Лас-Вегасу: вдобавок к звездному Музею Гуггенхайма в Нью-Йорке в октябре 1997 г. фонд Соломона Гуггенхайма открыл звездный музей в столице страны басков Бильбао (в первый же год его посетили 1,3 млн человек), а в декабре—галерею в Берлине.

Экспансия—способ остаться в высшей музейной лиге, объясняет Фрей. А поскольку объективных критериев для оценки звездности музея не существует, повышенная публичная активность—способ победить в борьбе за деньги, не важно спонсорские или государственные. Метрополитен, получивший в 2005 финансовом году от нью-йоркской мэрии более $19 млн, регулярно отчитывается об экономическом эффекте устраиваемых в нем выставок. Например, туристы, посетившие в 2003 г. выставку «Манэ/Веласкес: испанская живопись глазами француза», потратили в Нью-Йорке $368 млн, а эффект от прошлогодней выставки полотен Ван Гога —$251 млн. Один из основных конкурентов Метрополитена, нью-йоркский Музей современного искусства объявил в июле, что, по оценке маркетингового агентства Audience Research & Analysis, в 2004–2007 гг. принесет экономике города более $2 млрд. И хотя профессор экономики Нью-Йоркского университета Уильям Бомоль подчеркивает, что к таким оценкам нельзя относиться со звериной серьезностью, зерно истины в них, безусловно, содержится, ведь «культурные учреждения—один из ключевых ингредиентов процветания Нью-Йорка».

ВЕРТИКАЛЬНЫЙ ТОРМОЗ

Насколько высоки шансы наших суперзвезд остаться в высшей лиге? По данным авторитетного издания The Art Newspaper, в 2005 г. эрмитажная выставка, посвященная Александру I, стала одним из самых посещаемых культурных событий года—на ней побывал 1 млн гостей. Другой эрмитажный хит, выставка футуристов, привлекла 200 000 посетителей. Впрочем, на выставочной карте мира, составленной The Art Newspaper, доминируют совсем другие города и галереи: 27 самых посещаемых выставок прошло в Нью-Йорке, по 11—в Токио и Париже, 9—в Лондоне и 4 —в Вашингтоне. Так что расслабляться Пиотровскому никак не стоит.

Тем более что и без летнего скандала над директорами российских звездных музеев сгущаются тучи. Минфин собирается забирать в казну все внебюджетные доходы, зарабатываемые музеями самостоятельно. А это чревато тем, что у музейщиков, которые с экономической точки зрения и так работают в весьма своеобразной системе коррдинат, может совсем не остаться стимулов к фандрайзингу и укреплению бренда. «Тогда мне будет лучше вообще сидеть и ничего не делать»,—разводит руками дриректор музея-усадьбы «Останкино» Геннадий Вдовин. «В таком случае вход во все музеи нужно делать бесплатным»,—более дипломатичен Пиотровский.

Похожая система действовала до 2004 г. и во Франции, где крупнейшие галереи должны были перечислять 45% доходов от продажи билетов в Союз национальных музеев. Но директор Лувра Анри Луарет взбунтовался, и министерство культуры разрешило Лувру оставлять всю кассу у себя и самостоятельно определять бюджеты выставок.

До сих пор Пиотровскому удавалось блокировать посягательства чиновников на музейную автономию. Сейчас он не слишком оптимистичен. «Пока не очень удается отбиться,—говорит он.—Друзей у нас много, но, как будет на этот раз, не угадать, можно только делать ставки».

Разве что заступится друг Русского музея Владимир Путин.

Илья Жегулев, Владимир Федорин