Может ли православие быть моральным компасом в бизнесе

В 90-е годы помощник прокурора, а ныне партнер компании «Техноправо» Игорь Редькин мало похож на юриста-крючкотвора. Прежде чем принять заказ, Редькин оценивает, совместима ли будущая работа с десятью заповедями. Иногда в «Техноправо», оказывающее услуги по регистрации выпусков ценных бумаг, обращаются клиенты, желающие захватить чужие активы с помощью дыр в корпоративном законодательстве. «Таким я отказываю. Лучше упущенная прибыль и потерянный клиент, чем нарушение Божьей заповеди и соучастие в воровстве»,—объясняет юрист, чтущий заповедь «не укради».

Редькину не жалко, что заказ достанется конкурентам: «Если у компании будет чистая совесть, уважение от партнеров и хорошая репутация на рынке, она стратегически выиграет». Если бы остальные юристы были столь же разборчивы, глядишь, проблема рейдерства, с которой чиновники и законодатели ничего не могут поделать уже много лет, решилась бы сама собой. Вместо того чтобы тратить деньги на защиту собственности, предприниматели могли бы больше инвестировать в модернизацию производства или открытие нового бизнеса.

И это не единственный «побочный продукт» православия, который способен сослужить добрую службу молодому русскому капитализму.

МОНАХИ КАПИТАЛА

«Стремление к предпринимательству, стремление к наживе, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализмом. Это стремление наблюдалось и наблюдается у официантов, врачей, кучеров, художников, кокоток, чиновников-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и нищих,—писал сто лет назад основоположник социологии Макс Вебер.—Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его духу».

Сто лет назад Вебер ломал голову над тем же вопросом, который сегодня не дает покоя экономистам Всемирного банка: почему одни страны успешно развиваются и их население богатеет, тогда как другие отстают и беднеют. За какие-то восемь десятилетий Западная Европа и Соединенные Штаты совершили беспрецедентный рывок. Если в 1820 г. на них приходилось чуть больше четверти мирового ВВП, к концу века их доля удвоилась. Индия и Китай, некогда крупнейшие экономики планеты, казалось, безнадежно отстали. Для большинства наблюдателей причина экономического чуда была очевидна: успехи Запада—результат расцвета капитализма, который не прижился на Востоке. Почему так вышло, задался вопросом Вебер. В отличие от своего современника Вернера Зомбарта корни капитализма он нашел не в иудаизме, а в протестантских сектах кальвинистского толка. Идеальному капиталисту, пишет Веберу, «чужды показная роскошь и расточительство, упоение властью, ему присущи аскетический образ жизни, сдержанность и скромность». Кальвинизм учит, что каждый человек еще до рождения избран либо к спасению, либо к вечным мукам в аду. Поэтому для капиталиста денежный успех—не самоцель, а способ доказать себе и единоверцам, что он избран Богом. Он, словно монах, должен сторониться всего пустого: светских развлечений, болтовни, роскоши, праздности. Отголоски «капиталистической» проповеди уже вне всякой связи с представлениями о загробном воздаянии слышатся у Бенджамина Франклина, учившего, что «время—деньги», которые «по природе своей плодоносны и способны порождать новые деньги». К началу XX в. плоды этой культуры можно было наблюдать в любой стране «со смешанным вероисповедным составом населения», писал Вебер, указывая на «несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих». Ничего похожего он не нашел ни в католичестве, ни в индуизме, ни в конфуцианстве. Вебер не отрицал, что успешных предпринимателей можно встретить и в Китае, и в Индии, но без протестантской мотивации эти единичные случаи не приводят к торжеству капитализма на Востоке.

Православием Вебер тоже интересовался: он даже выучил русский, чтобы понять революцию 1905 г. Переписка с философом и экономистом Сергеем Булгаковым привела Вебера к выводу, что православие не направлено на трудовую аскезу, а без этого успешный капитализм не построишь.

ТРУДОВОЙ ЭКЗОРЦИЗМ

Чтобы проникнуть в хозяйственную этику православия, аспиранту Московской высшей школы социальных и экономических наук Ивану Забаеву пришлось совершить паломничество по захолустным российским монастырям. Во времена Вебера исследователю было бы проще—о православном отношении к труду и наживе ему рассказал бы любой промышленник или купец. От двух десятков бесед с современными предпринимателями, которые считают себя православными, толку не было решительно никакого. «У них была каша в голове, на третьем часу беседы они уходили в дебри, вспоминали йогу»,—рассказывает ученый. И тогда он отправился искать беспримесную православную трудовую этику по монастырям.

За три месяца Иван поработал в 8 обителях, где проводил по 10 дней с другими трудниками—верующими, которые приходят помочь братии. «Часто бывало, что треть трудников в монастыре—алкоголики, а еще треть—бывшие зэки,—рассказывает Забаев.—Откинулся человек с зоны, идет в монастырь—перезимовал, оделся, подкормился и ушел». При таком контингенте все зависит от духовной твердости братии и настоятеля: дадут слабину—и монастырь превратится в пьяную лавочку.

В своей диссертации* Забаев обильно цитирует выдержки из путевого дневника: «Шестой день. 7.00. Сегодняшнее утро началось с того, что на братском правиле о. Исайя сказал о. Науму, что тот не соблюдает никакую дисциплину, ведет себя не как подобает монаху и потакает врагу. Закончилось внушение тем, что Наум был выгнан со словами: "Пошел вон, скотина, и сто земных поклонов"». «После братского правила о. Исайя раздавал послушания. Меня отправили белить стены монастырского корпуса. Утро было туманное и мокрое. Изо рта шел пар. Через час после начала моей работы пошел ливень. Я обратился к наместнику с просьбой переждать дождь—чтобы побелка не смывалась. Наместник посмотрел на стену, сказал, что козырька хватает для того, чтобы побелка не смывалась, и оставить послушание не разрешил. При этом добавил: "Бес тебя ленью, а ты его кистью, иди"».

На молодого москвича авторитарные монастырские порядки произвели гнетущее впечатление. «Если бы настоятель не отбирал паспорт, я бы оттуда в первую неделю сбежал, потому что это хуже, чем армия»,—вспоминает он. Еще более гнетущим было чувство, что труд, в понимании настоятелей, лишен самостоятельной ценности, это всего лишь форма послушания, что-то вроде гимнастики, позволяющей занять тело, чтобы его не одолевали бесы. А значит, и результат труда, если он позволяет прокормиться, по существу совершенно не важен.

«Несколько дней подряд я приставал к монастырскому эконому Сергию с вопросами о смысле хозяйства и прочем. Он долго от меня уходил, откладывая разговор. Но в последний день я припер его, и он не выдержал. "Иоанн! Что ты пристал, прости Господи. Неужели ты ничего не понимаешь?! Господи помилуй! Какая экономика?! Это все сказка! Господь подает—вот и вся экономика. Мы живем на золотой жиле—в курортной зоне. Мы могли вообще никакого хозяйства не вести. Эти коровы, этот огород—это только в убыток. Мы занимаемся этим только для смирения"».

«Из монастырей Иван вернулся совершенно больной, расстроенный, и это понятно—он увидел тяжелую повседневную жизнь»,—говорит научный руководитель Забаева профессор Высшей школы экономики Александр Филиппов. Учеником он гордится: «Иван—первый, кто перевел это в плоскость эмпирической науки. Теперь мы немного лучше понимаем, где искать, а где мы ничего не найдем».

СОБЛАЗНИТЕЛЬНАЯ НАУКА

Искать в монастыре православную хозяйственную этику—бессмысленная затея, категоричен доктор экономических наук игумен Филипп (Симонов). «Монастырь—особенный организм с особенными людьми. Монахи вне мира, с IV в. они принципиально от него отделились,—объясняет он.— [Епископ] Игнатий Брянчанинов специально писал: "Не по чину вам заниматься тем, чем занимаются монахи". А этот аспирант попал в среду, принципиально противоположную миру, и сделал вывод, что эту хозяйственную этику в миру применить нельзя! Это мы знаем уже полторы тысячи лет». И хотя результат с точки зрения православной традиции получился тривиальным, сама диссертация, на взгляд отца Филиппа,—«это смущение и искушение для мирянина».

Отец Филипп принял постриг в 1992 г. Несмотря на монашеский чин, работать продолжал в миру: был и советником гендиректора ММВБ, и вице-президентом банка «Российский кредит». Сегодня он—инспектор Счетной палаты, где проверяет, как тратятся бюджетные деньги на науку и образование, и читает лекции в Высшей школе бизнеса при экономическом факультете МГУ. «Я экономист почти 30 лет, это моя профессия. Я работал еще в советские времена специалистом по международному кредиту. Бюджет и кредит—это моя профессия, то, что я умею делать. И у меня еще внутреннее убеждение—пока я могу сам себя содержать, я должен это делать»,—объясняет он. Свою работу он воспринимает как послушание.

Изучая пастырскую литературу, Забаев с разочарованием обнаружил, что в православии, в отличие от католицизма, прогресс трактуется скорее как зло, поскольку создает условия для отдаления человека от веры, а православные авторы равнодушны к проблемам общественного развития. Отец Филипп с такой интерпретацией решительно не согласен: «Это в монастыре хозяйство существует только для того, чтобы прокормиться, а в миру расширенное воспроизводство: люди должны произвести не только, чтобы хватило для пропитания себя и семьи, но и чтобы что-то осталось для общественного развития». Мнение Вебера и Булгакова о несовместимости православного учения и практики с капитализмом кардинально противоречило фактам. В 1890–1913 гг. темпы роста ВВП на душу населения составляли в России 2,1% в год. На той же стадии экономического развития, в 1820–1850 гг., ВВП на душу населения в протестантской Германии рос на 1% в год. «Во времена первоначального накопления и позже, во времена промышленной революции, во главе российских купцов и промышленников стояли старообрядцы,—говорит о. Филипп.—А уж религиознее их в том обществе не было никого».

БИСЕР ДЛЯ БИЗНЕСА

Есть ли у современного православия специальное послание к людям бизнеса? Принятая в 2000 г. социальная доктрина Русской православной церкви признает частную собственность и осуждает «отторжение и передел собственности с попранием прав ее законных владельцев». Национализация возможна, только должна быть обусловлена интересами большинства людей и сопровождаться справедливой компенсацией. Церковь осуждает «нарушение авторских прав на интеллектуальную собственность» и объявляет «преступлением перед людьми и Богом» любые попытки обложить налогом пожертвования верующих.

По сравнению с католичеством эта доктрина не блещет ни разработанностью, ни полнотой. Но что толку разрабатывать деловую православную этику, если ее потенциальный потребитель не знает даже Евангелия, а распространенная в современной бизнес-среде, по выражению о. Филиппа, «некоторая форма богобоязненности» носит все черты первобытной теологии? Историки религии называют ее магизмом. «Было время, когда я служил в одном храме в центре Москвы. Район нежилой—одни офисы. Когда не очень приличные люди, которые там работали, собирались куда-нибудь на дело, у нас храм сиял так, словно там идет патриаршая служба,—вспоминает монах.—Они скупали свечи, растыкивали их везде и перед этими свечками молились за свое дело. А через некоторое время у нас в храме опять сияние возгоралось—это значит, у них дело выгорело».

В 2004 г. на Всемирном русском народном соборе специально для таких «верующих» был принят Свод нравственных принципов и правил в хозяйствовании. Над популярным пересказом десяти заповедей по заказу банкира Александра Лебедева трудились такие противоположные по взглядам и темпераменту экономисты, как либерал Владимир Мау и дирижист Сергей Глазьев. «Принципы» оказались довольно подробными: в них идет речь и об уплате налогов, и о рекламе, и о благотворительности, и о том, что бизнесмены не должны подкупать чиновников и политиков. «Человек в 40 лет внезапно открыл для себя истины, которым более 2000 лет, и так они его поразили, что он их решил обнародовать»,—иронизирует игумен Филипп.

АД, РАЙ И БИЗНЕС

Экономическая эффективность—побочный продукт, а не конечная цель протестантской этики, настаивал Вебер. Протестанты оказывались успешными предпринимателями постольку, поскольку стремились к спасению души через успех на мирском поприще.

Для православия труд предпринимателя, как и любого другого специалиста, «ортогонален спасению», констатирует Забаев. Игумен Филипп с этим не спорит: «Предпринимательский талант дается Богом. Не дал Бог таланта—хоть расшибись, а закончишь жизнь на паперти». Православие не осуждает честную бедность и призывает богатых делиться с неимущими, как бы подчеркивая, что мирской успех никак не связан со спасением. Терпимость церкви к неудачникам, казалось бы, должна раздражать капитанов российского бизнеса, регулярно жалующихся на то, что при советской власти соотечественники разучились как следует работать. Но капитаны отчего-то не раздражаются, а, наоборот, связывают надежды на экономический подъем с распространением в стране православного учения.

«Христианская демократия должна стать национальной идеей, а христианские заповеди—нормами для бизнес-сообщества»,—настаивает президент Российского союза промышленников и предпринимателей Александр Шохин. «Внедрение православных этических норм очень бы оздоровило нашу экономику»,—добавляет праведный юрист Редькин. А председатель правления компании «Славяне», строящей жилье в Подмосковье, Виктор Зюкин рассказывает, что все трудовые споры в компании решаются исключительно по заповедям. Как результат—«нет зависти, сплетен, нет диких форм выяснения отношений, никто друг друга не заказывает», временно переходит на современный деловой жаргон Зюкин. Но церковь помогает Зюкину, который состоит в Российском клубе православных меценатов, не только в оздоровлении морального климата в трудовом коллективе, но и в поиске надежных контрагентов. «Если я знаю, что человек так же, как и я, ходит в церковь, что он христианин, я ему доверяю и, когда буду подыскивать партнеров, в первую очередь обращусь к нему»,—говорит бизнесмен.

Логическая цепочка «православная этика—рост доверия—снижение транзакционных издержек при ведении бизнеса»—самый прямой путь к построению в России по-настоящему cвободной экономики, настаивает Юрий Кузнецов из Института народнохозяйственного прогнозирования РАН. А самоорганизация верующих на уровне приходов позволит стране легче пережить неизбежное крушение модели «социального государства» и переход от перераспределения через госаппарат к поддержке социально незащищенных с помощью частной благотворительности.

XX в. показал однобокость веберовской модели с ее выпячиванием кальвинизма. «По ВВП на душу населения Германия сегодня отстает от Северной Италии, Великобритания—от Ирландии, а азиатские страны с их конфуцианскими устоями создали собственную, вполне успешную экономическую модель»,—говорит основатель Института национальной модели экономики Виталий Найшуль. В 2003 г. один из самых влиятельных макроэкономистов современности Роберт Барро в соавторстве с женой Рэчел Маклири опубликовал работу «Религия и экономический рост»**. Изучив выборку из 59 стран, экономисты показали, что вера способна положительно влиять на экономический рост (а не наоборот), причем страх перед адом оказывается куда более мощным стимулом к росту, чем надежда на спасение. Для справки: в существование ада верит, по данным «Левада-центра», три четверти православных россиян. По этому показателю мы уже догнали Америку.

Наталья Биянова