Махровый импорт

"Мы морская держава, авиационная держава, но мы не держава махровых полотенец", — сказал недавно корреспонденту "РР" заместитель министра промышленности и торговли Станислав Наумов. Мы говорили о кризисе и импортозамещении. Это слово чиновники с особым усердием твердят последние два года. Видя тотальный обвал — экономики, рубля, кредитования, — они надеялись, что кризис принесет хоть что-то хорошее. Как в 1998 году, когда дефолт вдруг дал толчок развитию отечественного производителя. В 2009 году импорт рухнул на треть. Но сопоставимого роста собственного производства не произошло. И импорт стал быстро возвращаться. Почему нам не удалось воспользоваться шансом слезть с импортной иглы, "РР" разбирался на примере легкой промышленности

В лабиринтах и катакомбах разгромленного Черкизовского рынка в Москве нашли много интересного — контрабанды на два миллиарда долларов, игорные дома, подпольные банки и даже бордели. А кроме всего прочего — несколько десятков нелегальных швейных цехов. Результаты их труда продавались здесь же. Кто как, а Станислав Наумов сделал из этого факта свой, довольно неожиданный вывод.

— Мы наблюдали забавную локализацию производства. И это внушает некоторый оптимизм относительно нашей способности занять эту ценовую категорию. Просто надо сделать так, чтобы такое производство стало легальным, — поделился он своими мыслями с корреспондентом «РР».

Логика замминистра проста — по сути, на самом Черкизоне импортозамещение шло успешно. Шить, не отходя от кассы, оказалось выгоднее, чем в Китае: не надо тратить деньги на дорогу, пошлины или взятки таможенникам. Конечно, и контрабанда ввозилась на миллиарды долларов, но и своя продукция шилась уже, наверное, на сотни миллионов.

Вот только проблема в том, что выход из тени автоматически делает эту продукцию неконкурентной. И Станислав Наумов видит эту логическую ловушку.

— Нам один из консультантов так и сказал: вы можете хоть бесплатно легковикам станки раздавать, они и тогда со своей продукцией до рынка не дойдут. Потому что они все равно на этих станках будут платить за все, что составляет основу легального бизнеса: за газ, за свет, за воду, за транспорт — за все на свете! — Замминистра бросает загибать пальцы. — В итоге мы имеем какую-то уникальную ситуацию, когда там, где вроде бы должно происходить импортозамещение, оно не может произойти ни по каким объективным экономическим законам.

В конце 90?х все было по-другому. Уже на следующий год после дефолта промышленное производство скакнуло на 8%, а легкая промышленность — аж на 20%. А сейчас рост отечественного производства хоть и есть, но минимальный. Большинство легковиков вспоминают 98?й чуть ли не с ностальгией. Говорят, этот кризис совсем не похож на тот и сравнение по большей части не в пользу нынешнего.

Нелегкий процент

— Да сегодня даже если бы совсем запретили импорт из Китая, почти ничего не изменилось бы, потому что мы все равно не смогли бы обслужить проценты по кредитам, — с невеселой улыбкой объясняет генеральный директор текстильной компании «Камышинский ХБК» Игорь Скрипкин. — У нас высокооборачиваемая, но низкорентабельная отрасль. Если ставка по кредиту больше 15%, работать в отрасли становится невозможно. А сейчас меньше 20% не дает никто.

Камышинский комбинат — гордость советской легкой промышленности, крупнейшее текстильное предприятие Европы второй половины ХХ века, выпускавшее по миллиону метров готовой ткани в сутки. Вся северная половина стотысячного Камышина выросла вокруг комбината. Перед проходной — парк Текстильщиков. Сразу за ним — стадион «Текстильщик», домашняя арена содержавшегося за счет комбината футбольного клуба «Текстильщик». В 1994 году он дошел до 1/16 финала Кубка УЕФА, где в упорной борьбе проиграл чемпиону Франции «Нанту», — фантастический успех для клуба из поволжского райцентра. Теперь парк запущен, на стадионе собираются свидетели Иеговы, а бывший участник Кубка УЕФА играет теперь в областном первенстве. Так, на интерес — в мае прошлого года клуб как юридическое лицо ликвидирован.

Футбольный «Текстильщик» — зеркало комбината. Юридически ХБК пережил свою команду всего на две недели: в июне прошлого года собственник комбината «Альянс “Русский текстиль”» стал банкротом. После этого комбинат долго и мучительно менял собственника. Дефолт 1998 года он пережил легче.

— Тогда была бешеная инфляция и 200–300% банка за год превращались в минус. Деньги были условно бесплатными — инфляция съедала. Само отношение к кредиту было другое: никто не собирался отдавать. А теперь проценты у банков намного выше инфляции, а правила жестче, — объясняет Игорь Скрипкин. — Все началось в августе 2008?го. Весна и осень — обычное время перекредитовки. А у банков рухнула ликвидность. Предприятия гасили кредиты, а новые не получали. Банкиры отвечали — нет денег.

Ловушкой для предприятий стало и то, что дешевые и доступные докризисные кредиты подвигли многих на благое дело — техническое перевооружение.

— Отрасль в предыдущие годы активно технически перевооружалась, предприниматели взяли большие кредиты, и тут — кризис. Банки не реструктурируют кредитные портфели, не перезаключают кредитные договоры, предприятия банкротятся. Та же проблема, что в Камышине, и на Гаврилов-Ямском льнокомбинате в Ярославской области, и на Чебоксарском ХБК в Чувашии, и не только… — жалуется председатель профсоюза текстильной и легкой промышленности России Татьяна Соснина.

То, что кредит после дефолта был доступнее, говорят многие из тех, кому довелось работать в оба кризиса. К тому же дефолт 98?го был локальным кризисом. Если были проблемы с российскими банками, предприятия могли обратиться к западным, у них тогда все было в порядке. Теперь же кризис мировой, лишних денег нет ни у кого.

Камышинский ХБК, поменяв собственника, через главную стадию кризиса прошел. В какой-то степени помогло и импортозамещение, признает Игорь Скрипкин: заказов пусть и ненамного, но стало больше.

— То, что производит добавочный продукт, будет существовать всегда. Производственные мощности есть, крыша есть, значит, они должны работать. — Игорь Скрипкин относится к процедуре банкротства очень спокойно. Как-никак сам пришел на комбинат в 2000 году конкурсным управляющим.

Идя по прядильному цеху, где даже хорошо поставленный и натренированный директорский голос безнадежно тонет в грохоте тысячи одновременно работающих станков, а противоположная стена помещения скрыта легкой водно-пылевой завесой системы увлажнения воздуха, веришь, что действительно — раз «крыша есть, значит, производство будет работать».

Под крышей цеха — деревянной и бескрайней, словно в древнем японском храме Тодай-дзи, самой большой деревянной постройке в мире, — то тут, то там плавно колышутся огромные белые полотнища, подвешенные наподобие гамаков.

— А, это от дождя, — перехватывает мой взгляд директор, — крыша течет.

Поскреби отечественное — найдешь импорт

Долговая ловушка не единственный тормоз развития отрасли. Считается, что в кризис отечественный производитель выигрывает, потому что рубль девальвируется, импорт дорожает, и наши товары могут с ним конкурировать. Вот только в нашей легкой промышленности большинство товаров делается на импортных станках из импортного сырья, которое покупается за те же доллары. Конкурентного преимущества почти никакого.

— В России же ничего не осталось. Сначала 91?й год случился — производство швейного оборудования рухнуло, потом дораспродали то, что еще осталось, — объясняет гендиректор и совладелец подмосковной обувной фаб­рики «Егорьевск-обувь» Сергей Сорокин. — И сейчас разве только прессы у нас еще отечественные, а все остальное — импорт. Но эти прессы старые, скоро выработают свой срок, и новые будем закупать за рубежом.

«Егорьевск-обувь» — ведущий российский производитель детской обуви: 3 млн пар в год, около 3% российского рынка. Доля больше, чем до кризиса, но не за счет роста производства. Весь прошлый год в цехах фабрики висел годовой план. Первый пункт: «Сохранение объемов производства, достигнутых в 2008 году». Второй: «Увеличение реализации обуви на 10%». То есть продажи наращивали исключительно за счет складских запасов, а не роста производства. А ведь «Егорьевск-обувь» — это еще успешное предприятие. Чиновники называют его примером того, как в обувной промышленности справляются с кризисом.

В своих сетованиях по этому поводу Сорокин не одинок.

— Оборудование у нас все импортное: немецкое, японское. Российского ничего нет. Когда-то шили на подольских машинах, но теперь их уже нигде нет, — рассказывает ген­директор московской компании по производству столового и постельного белья Lily Devalleys Нелли Борисова.

— Подольский завод закрылся, и даже челночные комплекты к его старым машинам приходится где-то искать, покупать б/у, — подтверждает хозяин московской компании по производству спецодежды «Формика» Илья Хандриков. — Поэтому покупаем японское, корейское.

В недавно принятой правительством «Стратегии развития легкой промышленности России до 2020 года» о состоянии швейного машиностроения сказано коротко, но ясно: «К настоящему времени большинство заводов российского машиностроения для легкой промышленности прекратило свою производственную деятельность».

За валюту же покупается хлопок (в России он не растет, климат не тот) и другое сырье.

— Кожу мы закупаем российскую. Но красители, вообще вся химия — это импортное. Оборудование и запчасти, материалы для подошв — тоже. Без импорта можно делать только какую-нибудь спецобувь. Но если продукт средней ценовой ниши — все, без импорта не обойтись. Ну, сделаешь десять, ну сто моделей, но дать широкий ассортимент уже невозможно, — говорит Сергей Сорокин.

У Игоря Скрипкина в Камышине та же ситуация:

— Хлопок мы покупаем узбекский, так что у нас сырьевая составляющая себестоимости долларовая. А на нее приходится 60–70%.

«Где посадки?»

— Мы вот работаем с «Чайковским текстилем». Он вынужден закупать суровье в Китае… — Рассказ Ильи Хандрикова прерывает звон городского телефона. — Алло? Что? Кто? А, нет, спасибо, не надо. Нет, не надо.

— Вот коллекторы звонили, услуги свои предлагали, — раздраженно говорит Хандриков. Присутствие кризиса в жизни легковиков становится осязаемым.

— …Так вот, это суровье очень часто поступает или вчерную, или с занижением таможенных платежей. Вообще большая часть импорта продукции легпрома в Россию — это контрабанда.

С тем, что контрабанда и контрафакт — едва ли не главная проблема отечественного легпрома, согласны все: и предприниматели, и представители отраслевого проф­союза, и чиновники.

— Ни на одном другом внутреннем рынке нет такой доли одновременно и контрабандной, и контрафактной продукции, — уверяет Станислав Наумов.

Официальная оценка доли нелегального импорта и не­учтенного производства — 40,7%, эту цифру озвучил глава Минпромторга Виктор Христенко. На что премьер Путин ответил быстро ушедшей в народ фразой: «Где посадки?»

— А мы в своей пояснительной записке еще задолго до этого выступления сказали, что, мол, коллеги, пока не будет вот тех самых пресловутых «посадок», ни о каких инвестициях в то, что действительно имеет колоссальный потенциал импортозамещения, речь идти не может. Не надо зря тратить деньги, — веско говорит Станислав Наумов. Правда, серьезных посадок так и нет, но с контрабандой стали бороться серьезнее, признают все, кто имеет отношение к отрасли.

Началось все в 2005 году, когда в Подмосковье спецназ МВД арестовал около 100 вагонов китайской контрабанды, оплаченной с бюджетного счета управления материально-технического снабжения ФСБ и следовавшей на ее же склады. Тот скандал спровоцировал кадровую чистку в ФСБ и, судя по всему, уменьшил масштабы крышевания контрабанды силовыми структурами. В прошлом году итогом борьбы с ней стало закрытие Черкизовского рынка. А кадровая ротация и несколько громких уголовных дел немного навели порядок на таможне.

— Слава богу, таможня наконец-то взялась за свое дело. Я удовлетворен ситуацией. Меньше стало контрабанды. Основные задачи таможня решила, — уверенно говорит Сергей Сорокин.

Впрочем, на ее искоренение надеяться не приходится.

— В любой стране все равно есть 20% нелегального импорта. Мы при разработке стратегии на эту цифру и ориентировались — все, что нам надо сделать, это довести долю нелегального импорта с нынешних 40% до 20%, — откровенно признается Станислав Наумов.

Фактор Черкизона

О закрытии Черкизовского рынка многие наши собеседники готовы говорить долго и почти с придыханием. Редко когда от одного решения бывает такой эффект.

— Всего три недели Черкизовский рынок не работал, а у нас уже пошла информация, что оптовики пришли со своими заказами в Чувашию, Тульскую область, на предприятия в других регионах, — вспоминает Татьяна Соснина. — То есть малейшая защита со стороны государства дает быстрый положительный эффект для отрасли.

Закрытие Черкизона ударило по перекупщикам, оптовикам, которые закупались в Москве и развозили товар по всей России. В том же Камышине на вещевых рынках большинство товаров было с Черкизона. Только немногие торговцы закупались отечественным.

— На Черкизоне этом я никогда не была даже — за товаром езжу в Кисловодск. Там отличные одежда и обувь, — убеждает нас бойкая 65?летняя бабка Прасковья с Камышинского рынка. — Лучше китайцев шьем и уже весь юг одеваем. Но мало кто знает, что есть и наша одежда. Наше дороже, конечно, зато лучше в два раза. Ну, так я цены не задираю, мне много не надо. В магазине платье стоит полторы тыщи, а у меня идет за тыщу. Подходят, спрашивают: а почему только тыщу, что так дешево? По кочану! Ты меряй давай, а там говори! Крой отличный, работа тонкая, я сорок лет в отрасли, наше от не нашего сразу отличу.

Бабка Прасковья явно знает, о чем говорит: за эти самые сорок лет работы «в текстиле» она доросла до начальника швейного цеха на 1800 человек в Чимкенте. Выходит, наша продукция на рынке все-таки тоже есть.

— Есть, — соглашается мужик средних лет, стоящий за прилавком с мужскими костюмами. — Но Черкизон был универсальным рынком. Там все можно было купить в одном месте: белье, обувь, верхнюю одежду, трактор, самолет. А тот же Пятигорск — там только обувь и еще немножко какой-то одежды, потому что все шить наши не умеют.

И это правда, сегодня многое из китайского и турецкого ширпотреба просто нечем заменить.

— Страна потеряла очень много производственных мощностей безвозвратно, — подтверждает Сергей Сорокин. — Было в России в обувной отрасли порядка двухсот средних и крупных предприятий. Сейчас их десяток, ну пятнадцать, ну двадцать. Остальные — цеховики, мелкое производство.

У мелких заводиков плохая дистрибуция, они не могут резко нарастить объемы производства. На некоторых даже отказывались от заказов, которые свалились на них после закрытия Черкизовского рынка: понимали, что не сделают.

— А если резко поднимать производство, то и персонала нужно больше. — Сорокин показывает нам заготовочный цех. — Но зарплаты в отрасли маленькие, тысяч пятнадцать, трудно набрать работников. Иногда студентов на подработку берем. Вон в том ряду за машинкой — видите? — девушка работает. Моя дочь, — не меняя монотонной интонации, говорит гендиректор.

— Дочь?

— Каникулы у нее — вот трудится, набирается опыта.

— И сколько платите, пятнадцать?

— Да как наработает. Пятнадцать — это же средняя зарплата, ее еще заработать надо. В первую неделю вообще на тысячу только наработала.

В Китае еще недавно упаковщик, работавший по 10 часов в день без выходных, зарабатывал по $100–110 в месяц, то есть 3500 рублей. Потом приняли закон о труде и подняли минималку до… $137. Вообще у Китая, Турции и других наших конкурентов всегда есть какой-то дополнительный фактор, на котором они выигрывают: или свое сырье, или дешевая рабочая сила. Или, что особо важно, продуманная и масштабная государственная поддержка.

Китайские миллиарды

«Мы выживем, только обеспечив качество», «Развитие — только на основе науки», «Дорожим каждым продуктом», «Создаем новое», «Клиент — наш бог, качество — наша жизнь» — такими то ли лозунгами, то ли заклинаниями увешаны стены цехов швейной фабрики «Ронтекс» под Пекином. У входа в деревянных ячейках стоят большие железные кружки, ряды кружек. Сразу вспоминается «железная миска риса» — так совсем еще недавно называли в Китае государственную заботу о рабочих. Ты, мол, работай, а государство о тебе позаботится — голодным не останешься, свой минимум получишь. Теперь китайцы говорят, что «железная миска» актуальна разве что для Северной Кореи, а у них все изменилось, и железные кружки на самом деле термосы для чая.

У китайцев много преимуществ перед российскими производителями. Кроме дешевой рабочей силы это климат. Швейные предприятия расположены в основном на юге — фабричные коробки строятся буквально в «полкирпича» и возводятся очень быстро. Расходов на отопление зимой не надо, да и летом на кондиционерах принято экономить и обходиться вентиляторами, а еще лучше — сквозняками: снижает себестоимость. Канализация есть не везде: на коммуникациях по возможности тоже экономили.

«Ронтекс» — фабрика, где мы побывали, — не совсем отвечает нашим представлениям о китайском ширпотребе. Она шьет качественную одежду, которую поставляет в Америку и Европу. Хозяин фабрики Хань Шэньцзюнь встречает нас на дорогом «мерседесе» и с ходу хвастается: «Костюм, который был на Бараке Обаме во время инаугурации, создал дизайнер, работающий на мою компанию в Америке».

Как и многие другие, он предприниматель в первом поколении. 15 лет был наемным менеджером, прежде чем заработал деньги и наработал связи («гуаньси» — без них в Китае никуда) для открытия своего предприятия. Решение строить фабрику под Пекином было хорошо просчитанным риском — в русле политики партии и правительства. Сейчас производителей призывают из зажиточных восточных регионов в менее развитые западные. Пекин не запад, но все же внутренняя территория, без выхода к морю. Открываешь в такой новое производство, нанимаешь на работу местных (на «Ронтексе» таких большинство) — получаешь преференции и хорошее отношение местного правительства и секретарей парткома (что важнее). Во многих регионах государство землю под фабрики отдает по бросовой цене, а иногда даже заводские коробки-корпуса возводит за свой счет — только создавай рабо-чие места. Но больше всего привлекает переезжающих предпринимателей трехлетнее освобождение от налогов.

И это далеко не все.

— Мы получаем большие дотации от государства, — говорит Хань Шэньцзюнь. — Нам оплачивают участие в торговых ярмарках (российские текстильщики ездят за свой счет. — «РР»). Практически на каждого рабочего государство выделяет средства на случай увольнения или если мы какое-то время будем не в состоянии платить зарплату.

Кредит сейчас получить гораздо проще, чем, скажем, год-полтора назад. Тогда его давали под 12% годовых, сейчас ставка снизилась вдвое-втрое. Если ты производитель (а значит, у тебя есть земля и здания, которые можно заложить), то банки охотятся за тобой, а не ты за ними. Если предприятие занимается техническим переоснащением, то может не выплачивать проценты по кредитам — на это выделено почти $3 млрд. В некоторых случаях новое оборудование достается предприятию и вовсе бесплатно.

— Нам государство оплатило приобретение двух установок для раскроя на 300 тысяч долларов, — говорит Хань.

Конечно, чаще такие «подарки» делают государственным предприятиям, но при наличии хороших «гуаньси» и надежной репутации перепадает и частникам.

Чтобы удержать легпром на плаву, в Китае вернули систему возврата экспортных налогов, от которой отказались перед кризисом. Государство возмещает текстильным предприятиям 17% уплаченных ими налогов. Причем этот процент за последний год увеличивался уже четыре раза.

— Но мы обычно отдаем этот процент клиентам, делаем скидки, — говорит владелец обувной фабрики Джонни Ли. — Главное — не потерять рынок.

В итоге экспорт китайского ширпотреба хоть и упал в прошлом году где-то на 11%, трагедией это не стало. Легпром продолжает обеспечивать примерно пятую часть китайского экспорта (в 2009 году — $309,2 млрд), дает почти 9% ВВП страны и обеспечивает работой 35 млн человек.

Россия проигрывает в войне, о которой многие «солдаты» армии противника и не знают. Фабрики, ориентированные на российский рынок, страдают, но их немного.

— Россия как рынок для китайских товаров — капля в море, погоды не делает, — признается «РР» живущий в Китае российский бизнесмен, много лет занимающийся перевозками товаров в Россию.

То же говорят и владельцы китайских фабрик. Для них российский рынок не приоритет. А если бы был приоритетом? Страшно подумать.

Кластер нам поможет

Наше государство тоже помогает предприятиям как может. Просто эту помощь нельзя пока назвать системной.

— В 2005 году снизили ввозные таможенные пошлины на обувь. Для наших обувщиков это был колоссальный удар. До этого они росли на 20–25% в год, а тут многие не выдержали конкуренции, обанкротились, 87 тысяч человек уволили, — вспоминает Татьяна Соснина.

С другой стороны, в том же 2005 году правительство решило субсидировать процентные ставки по кредитам на закупку сырья. Еще до кризиса оно обнулило таможенные пошлины на оборудование для легкой и текстильной промышленности, перестало облагать этот импорт НДС и распространило субсидии на кредиты для по­купки оборудования. Во многом благодаря этому предприятия и смогли начать техническое перевооружение, из-за которого, правда, кризис ударил по ним сильнее: кредитное бремя возросло. Хотя ясно, что все равно перевооружаться надо было.

Но вот на поддержку отрасли в кризис государство не расщедрилось. Немногие попали в правительственный список стратегических предприятий, которые могут рассчитывать на господдержку. В правительстве обсуждались планы по переводу легпрома на упрощенную систему налого­обложения, субсидированию затрат на энергоресурсы и заморозке импортных таможенных пошлин.

— Это дало бы мощный толчок развитию производства, и этих мер было бы достаточно, — признала в разговоре с нами Татьяна Соснина.

Но этого сделано не было. Импортные пошлины пока не уменьшились, но по некоторым товарам это вот-вот произойдет — 1 апреля, когда в полную силу заработает Таможенный союз с Беларусью и Казахстаном.

Приоритеты в развитии отрасли государство обозначило, приняв в прошлом году «Стратегию развития легкой промышленности». Задачи в ней поставлены амбициозные. Главная — к 2020 году увеличить долю отечественной продукции на рынке в 2,5 раза — до 51%.

Основная ставка сделана на создание пяти так называемых кластеров — региональных проектов по модернизации производства. Так, в Вологодской области будут развивать экспортно ориентированный льняной комплекс. В Минпроме уверяют, что этот проект готов, просчитан и представлен для софинансирования ВЭБом и местной администрацией. В Ивановской области планируют строить химкомбинат по выпуску синтетических нитей, в Ярославской — комплекс по производству технических тканей, в Костромской — модернизировать крупную хлопкопрядильную мануфактуру. Пятый кластер — Волгоградский — это как раз модернизация того самого Камышинского ХБК. Первые четыре проекта планируется сдать к 2014–2015 годам, а Волгоградский — к 2019?му. Инвестиции в них измеряются десятками миллиардов рублей.

Вопрос, насколько эти планы реальны. В той же Ивановской области словом «кластер» жителей пугают уже много лет, но успехов мало. Стратегия предполагает во всех проектах частно-государственное партнерство. Но сколько может выделить государство и сопоставимо ли это с поддержкой отрасли в Китае и Турции?

— В стратегии изначально была да и сейчас остается заложенной массированная помощь государства, — говорит Олег Кащеев из Минпрома, когда мы спрашиваем у него, использовался ли при подготовке стратегии опыт китайцев и турок. — Но, конечно, надо учитывать, что она разрабатывалась в условиях кризиса. И рассчитывать на такую массированную помощь государства мы не можем. Но все-таки рассчитываем…

В этом ответе — вся неопределенность ситуации, когда государственная помощь, от которой все зависит, сама зависит от множества факторов: цен на нефть, доходов бюджета, мировой конъюнктуры и т. д. Но такая надежда все-таки лучше надежды на кризис.

— А то пока у нас как получается? Хлопнет кризис — раз, и оказывается, что его-то нам и не хватало, чтобы стало хорошо, — с печальной иронией замечает Сергей Сорокин.

А хотелось бы, чтоб хорошо было от чего-то более приятного. Пока не стало совсем плохо: в той же правительственной «Стратегии» есть ведь и инерционный сценарий, который отводит легкой промышленности восемь лет жизни, а дальше — «исчезновение отрасли». Про импортозамещение в этом случае упоминать будет просто неприлично.