Винодел и гражданин

Янис Каракезиди — это живая иллюстрация расхожей формулы «хорошо известен в узких кругах». Среднестатистическому потребителю вина его имя ни о чём не скажет — хотя бы потому, что в России не так уж много людей, готовых покупать отечественное вино по цене, эквивалентной 100 евро за бутылку — примерно столько стоит «Стретто» лучших урожаев. В экспертных кругах г-н Каракезиди, напротив, давно стал культовой фигурой: практически все публикации в профессиональных винных изданиях говорят о нём как о единственном российском «гаражном» виноделе, выпускающем авторские вина. Качество «Стретто» подтверждено золотыми медалями международного форума «Индустрия напитков», выставки «Интердринк» и Торгово-промышленной палаты США. При этом площадь виноградников Яниса Каракезиди — всего 16 гектаров. Для сравнения: «Шато ле Гран Восток» — известный кубанский производитель, позиционирующий себя в премиум-сегменте, — имеет порядка 500 гектаров.

Пейзаж по дороге в хозяйство Яниса напоминает то ли Андалусию, то ли южную Францию. В Краснодаре метель, а здесь, под Анапой, уже почти весна. За высоким забором вы попадаете в настоящее небольшое поместье: хозяйский дом, винодельня, пекарня, огороженный дворик для птицы и коз, дегустационный зал и погреб, смотровая вышка с видом на долину, скоро должен появиться дом для гостей. Всякий, кто хоть раз отдыхал между Анапой и Новороссийском, наверняка слышал о Южной Озерейке — легендарном местечке, где чуть ли не в каждом дворе продают своё вино, о котором знают даже в Сибири. Но с точки зрения законодательства всё это кустарное виноделие не совсем легально — закона о частном виноделии у нас не существует и таким хозяйствам, как у Яниса Каракезиди, фактически приходится плыть против течения.

Мы рассчитывали, что интервью с Янисом будет исключительно о вине, но герой сразу предупредил: «Я буду говорить жёсткие вещи, потому что наболело». С первых слов Янис называет себя патриотом. Позже становится ясно, что это не декларация. Иначе давно бы уехал за границу. Впрочем, за рубежом Каракезиди был бы просто одной из тамошних звёзд, а в России, как говорилось в одном рекламном слогане, он такой один.

От повинности к искусству

— Янис, это правда, что вы вообще единственный в России микровинодел?

— Правда. Я один такой дурак, кто ж ещё на это пойдёт? Столько сил на это положено, здоровья, средств… Я работаю по двадцать часов в день без выходных и у меня в голове не укладывается, как это люди могут по нескольку раз в год ездить отдыхать за границу.  

— Вас, наверное, все об этом спрашивают, но я всё же задам банальный вопрос: с чего вы начинали? Как сформировался ваш бизнес?

— В каждой греческой семье при возможности производят вино, как в русской семье — крепкие напитки. Мой отец родился в Кабардинке, мать в Геленджике, то есть вином моя семья занималась всегда. В детстве для меня это была повинность, потому что нужно было помогать родителям, потом перешло во что-то большее, хотя при коммунистах, конечно, нельзя было и мечтать о том, чтобы делать авторское вино. В девяностые у меня был свой бизнес, что-то зарабатывал музыкой — я же музыкант по образованию. А потом друзья мне намекнули, что неплохо бы сделать собственный винный бренд. Знаете, среди людей, которые вместе выпивают, как-то не принято уносить вино с собой. И вот тогда, в 2001 году, я придумал свою марку «Стретто». Сейчас у меня два хозяйства — одно в Южной Озерейке под Абрау-Дюрсо, другое под Анапой, недавно там заложили девять гектаров виноградников из Бордо, за свой счёт сажали, никаких субсидий и кредитов. Под это хозяйство нам выделили такую землю, на которой вообще никто работать не хотел, с кучей камней, кустов — всё это пришлось убирать. Но у меня с этим участком связаны хорошие ожидания, потому что там южный склон.

— Каков максимальный объём вашего производства? Есть ли какие-то границы у того, что можно называть микровиноделием?

— Вообще-то, авторское вино можно производить и на площади полтора-два гектара. В лучшие годы у меня получалось делать в год до 15 тысяч бутылок. Но в продажу моё вино поступает не менее чем через пять лет, когда достигнет нужного баланса. Выдерживаем только в дубовых бочках — именно бочка делает вино. Когда продана половина серии, цена повышается вдвое и так далее, пока не остаётся пятьдесят бутылок с урожая — это уже неприкосновенный запас. Кстати, я один из немногих в России виноделов, который не боится пить только своё вино. 

— А у нас уже сформировалась аудитория, готовая потреблять российские авторские вина?

— Да, я знаю порядка трёхсот человек, которые готовы покупать российские премиальные вина, эти люди часто бывают у меня в гостях. У нас же тут в хозяйстве всё своё — вино, сыр, хлеб, фазаны, козы. При этом мы себя не так уж широко рекламируем, у меня даже сайта нет.

— Где сегодня можно купить ваше вино? Как вы занимаетесь продвижением своей марки?

— Сейчас в открытой продаже моего вина нет, я занимаюсь оформлением лицензии. Поскольку лицензию на частное винное производство у нас получить нельзя, пришлось зарегистрировать ООО «Деревенское подворье». Без взяток процесс идёт тяжело — слишком многим чиновникам, связанным обязательствами с крупными винными компаниями, я мешаю. Но не могу же я платить по 50–60 тысяч евро за все эти разрешения! У меня на самом деле к нашим чиновникам один простой вопрос. Вы ездите за границу с незапамятных времён и видите, как там организовано виноделие. Почему же вы восхищаетесь тем, что в Европе человек триста лет на одном и том же месте делает вино и никто ему не мешает, а к своим соотечественникам относитесь как к людям второго сорта? Почему вы перед иностранцами спину гнёте, а своих готовы утопить? Бюрократия у нас такая, что иногда просто жить не хочется.

— А вы пытались каким-то образом изменить ситуацию? Общались с депутатами, чиновниками? Пытались найти единомышленников?

— Пытался много раз, писал депутатам, отправлял варианты закона о частном виноделии, но воз и ныне там. Я вижу, что государство не заинтересовано в том, чтобы поддерживать традиции. За годы Советской власти, когда и детям, и взрослым внушалось, что история начинается с 1917 года, привыкли строить без фундамента, и вот сейчас мы до сих пор не можем подключиться к нашим культурным и историческим корням. Яркий пример того, что нынешние Шариковы не смогли правильно распорядиться прекрасным наследием, — это разбазаривание лучших винодельческих земель, которых в России не так много, под строительство коттеджей. Земли посёлка Южная Озерейка, где ещё в 1879 году были посажены элитные сорта винограда из Европы, сегодня застраивают дачами. Ни в одной стране мира, где люди бережно относятся к памяти и опыту своих предков, не допустили бы такого кощунства и предательства.

Особое мнение

— Благодаря кризису отечественные вина значительно усилили позиции и завоевали новую аудиторию. А что вы думаете о качестве сегодняшнего промышленного виноделия в России?

— Я никогда не буду плохо отзываться о коллегах, хотя у нас в стране это принято, но давайте посмотрим, что такое урбанизированное производство вина? По большому счёту, любой человек, имея достаточные средства, может построить такую линию, но это будет прямолинейный продукт — великие вина, вина класса Grand Rue или Premium, промышленным способом не произвести, количество в качество в виноделии никогда не переходит. Сейчас крупные хозяйства очень много средств стали тратить на современное оборудование, которое полностью сделано из нержавейки, но я помню времена, когда в том же «Мысхако» стояли дубовые чаны и вино было намного лучше. Отдельный вопрос — это хранение вина, это главная забота тех, кто занимается виноделием в промышленных масштабах. Ведь у нас ординарное вино редко хранится в подходящих условиях. Кроме того, промышленное виноделие — это в первую очередь химикаты, большое количество консервантов, которые убивают вино. В Австрии из-за этого виноделие в своё время остановилось на двадцать лет и только сейчас начинает возрождаться благодаря тому, что Евросоюз выделяет значительные средства. Но главное, промышленные масштабы убивают труд винодела как автора.

— Вы говорите об эксклюзивном виноделии, но в современных условиях без массового производства, к сожа­лению, уже не обойтись. Может быть, развитие промышленного виноделия — это меньшее зло? Ведь в любом случае пусть люди лучше пьют вино, чем водку.

— У потребителя должен быть выбор, поэтому огромная ошибка в том, что у нас люди фактически не могут пробовать авторские российские вина. До революции в России было много частных виноделен, и ценилось имя и репутация винодела. У меня даже есть объявление из старой газеты: «Продажа вин имения “Озерейка” И. М. Каткова, по случаю ремонта собственного помещения, переведена в бакалейный и гастрономический магазин Е. Г. Тенедиева». Сейчас же нередко получается так, что винное производство принадлежит людям, у которых основной бизнес — это металл, какой-нибудь никель или ещё что-нибудь. Я уже не говорю о том, что делается из заграничных виноматериалов. Зачем работать, если можно купить танкер вина в Чили, привезти его в Россию, разлить по бутылкам и продать? Но это же глобальный обман, это вообще не имеет отношения к виноделию. Что останется от вина после того, как его перевезут через океан? Это будет не вино, а вредная для здоровья жидкость. А бизнес должен быть ярким, поэтому я и занимаюсь своим делом. Дайте свободу человеку труда, уберите препоны — и мы поднимем страну.

— Как вы считаете, российским виноделам обязательно учиться за границей или же виноделие — это искусство, и самородки могут рождаться всюду?

— В принципе, учиться нужно обязательно, и мой сын учился во Франции и несколько раз проходил там практику. Но знаний и опыта у наших виноделов не меньше, чем у европейских, а, кроме того, есть все условия для производства элитных вин в промежутке от Сукко до Мысхако и в буферной зоне Геленджика. В советское время человек мог быть бригадиром или комбайнёром, а дома у него был свой винный подвальчик, где душа его разворачивалась. И сейчас этот опыт никуда не делся, только нет свободы — люди боятся, что как только они начнут делать своё вино, сразу кто-то придёт и заберёт. У нас достаточно людей, которые могут делать вина лучше, чем за границей, но пока нет закона, который разрешает фермерам производить вино из своего винограда, эти люди не востребованы и боятся своей страны. 

— Вы не думали уехать за границу, в ту же Грецию, и забыть о тех проблемах, о которых вы говорите?

— У меня есть конкретные предложения из-за рубежа; во многих винодельческих странах наш бренд очень высоко оценён, мы проводили дегустации в Лондоне, во Франции, Италии, Испании, Греции, Венгрии, есть даже золотая медаль от Торгово-промышленной палаты Вашингтона. Честно говоря, в последнее время моего патриотизма и оптимизма уже не хватает. Иногда думаю, что можно было бы сесть на пароход, выгрузиться в Канаде и там основать новую Южную Озерейку. Но я здесь родился, здесь похоронены мои прадеды, и это был бы самый отчаянный шаг — уехать. Помню, когда в 90?е я занимался организацией российского местного самоуправления, в этом движении активно участвовал Солженицын. Я спросил у Александра Исаевича: почему вы, с вашим авторитетом, не можете повлиять на то, что происходит в стране? Он тогда ответил: я писатель, а не политик. И я тогда ему задал вопрос: а если под вами загорится стул, вы продолжите дальше писать или всё-таки сначала потушите огонь? Поэтому будем объединяться с соседями-фермерами, создавать кооператив; уже есть человек десять, в этом заинтересованных. Все наши беды оттого, что люди неорганизованны, не могут договориться друг с другом. Вы, наверное, спросите, причём тут вино? Понимаете, есть прямая связь между тем, что люди пьют, чем питаются и что они собой представляют. Я уверен, что пока люди не будут пить нормальных вин, не появится у нас настоящего гражданина. 

Николай Проценко

Журнал "Эксперт"