Туда, где возможности

Когда речь заходит о российских инновационных компаниях, добившихся успеха, «Оптоган» – едва ли не единственное, что приходит в голову. Предприятие специализируется на производстве белых светодиодов, уникальность которых – в технологии, благодаря которой значительно повышается светоотдача. Однако интерес в данном случае представляет не только технология. Примечателен тот факт, что компания, созданная в 2004 году тремя выпускниками Физико-технического института (ФТИ) имени А.Ф. Иоффе на базе Хельсинкского университета и затем использовавшая инфраструктуру технопарка в Дортмунде, спустя пять лет вернулась на родину за счет покупки части ее бизнеса крупными российскими инвесторами. Причем вернулась в статусе вертикально интегрированной промышленной компании, которая объединяет все стадии высокотехнологичного производства – от выращивания наногетероструктурных кристаллов до выпуска корпусированных светодиодов.

О том, какой путь прошла компания и почему ее развитие на разных этапах происходило в разных странах, «Эксперту С-З» рассказал президент группы компаний «Оптоган» Максим Одноблюдов.

С финским колоритом

– Как вы из ФТИ имени А.Ф. Иоффе перебрались в Хельсинкский университет и, более того, смогли на его базе открыть инновационную компанию?

– В 2004 году мы решили создать компанию в той области, в которой, с одной стороны, разбирались как эксперты, а с другой – понимали, как в ней строить бизнес. То есть знали саму технологию, знали, как ее вывести на рынок, и знали, насколько этот рынок перспективен. Единственное, чего не хватало, – первоначальные инвестиции. Вообще, это главная проблема для большинства высокотехнологичных стартапов, за исключением, пожалуй, софтверного бизнеса.

На Западе высокотехнологичные стартапы, как правило, развиваются как спин-оффы от университетов. Есть университет, обладающий технологической базой – оборудованием и экспериментальными установками, которые позволяют проводить исследования в определенных областях. Есть государство, финансирующее эти исследования. И есть сторонние организации, которые также выделяют деньги на эти исследования, – фонды или крупные компании. Если в результате исследований появляется что-то, имеющее коммерческий потенциал (продукт либо технологию), происходит собственно процедура спин-оффа, то есть создается юридическое лицо – компания, в которой доли имеют все задействованные в процессе разработки стороны. И дальше эта организация, обладающая IP, может искать источники дополнительного финансирования или продолжать использовать возможности учредителей.

В начале 2000?х годов в России такой системы не было. Конечно, интересные разработки имелись, например в ФТИ, но денег не хватало даже на исследования, не говоря о развитии бизнеса, потому что когда у тебя есть, по сути, только идея, финансирование привлечь почти невозможно.

В общем, было решено действовать по западной схеме и искать исследовательские центры, где есть оборудование, необходимое для работы над нашей технологией. Появилась информация, что в Хельсинкский университет недавно поставлено именно такое оборудование, причем опыта работы на нем у финнов нет, так как для них это, в принципе, новое направление развития. Мы с ними связались, предложили сотрудничество, а именно – прописали проект для Финской академии наук, под который университету выделили финансирование. Взамен университет дал нам возможность часть времени работать на этом оборудовании для разработки собственных идей.

С юридической точки зрения это выглядело так: на базе университета была создана компания, в которую мы вошли в качестве одного из учредителей. В рамках деятельности этой компании университет вел исследования, на которые получил средства, мы подпитывали их новыми идеями, направляли их первые шаги в этой области, а параллельно занимались своими разработками, нацеленными на создание опытных образцов, с которыми уже можно было идти к инвесторам. То есть нашли паритет и удачно отделили сферу чистой науки от сферы разработок, имеющих коммерческую нацеленность.

– Как искали инвесторов?

– Обращались в венчурные фонды, высылали им так называемые тизеры, то есть краткие описания проекта, призванные заинтересовать инвесторов, проводили презентации. Найти фонды было несложно: у них есть сайты, да и в принципе они достаточно известны в научных кругах. Процесс облегчало еще и то, что каждый фонд имеет специализацию, поэтому мы могли сразу сконцентрироваться на тех, кому в принципе интересны разработки в области оптоэлектроники.

Вообще, в Финляндии есть следующая особенность: поскольку страна небольшая сама по себе, количество средств, которыми она обладает для инвестирования, тоже невелико. И именно поэтому в ней много венчурных фондов, имеющих сравнительно скромный капитал. Они-то как раз предпочитают инвестировать в проекты на ранних стадиях развития, когда речь идет о суммах 100?300 тыс. евро.

Интересно, что государственные и частные венчурные фонды Суоми тесно взаимодействуют друг с другом. В стране действует следующая система: чтобы стимулировать частные фонды инвестировать в инновационные стартапы, фонды государственные готовы сами вкладывать в такие проекты, например, половину запрашиваемых компанией средств, тем самым снижая риски частных инвесторов. Но на частных фондах лежит ответственность за экспертизу проекта: они должны оценить, насколько актуальны предлагаемые разработки и насколько пригодны для воплощения те результаты, которые компания заявляет.

– Каким образом достигается соглашение о таком долевом финансировании?

– В Финляндии система финансирования высокотехнологичных компаний настолько развита, что все знают, кто на каких условиях работает, имеют более или менее долгую историю взаимоотношений и поэтому могут сами договориться между собой, если видят перспективную компанию. Разработчику не нужно бегать от одного к другому, чтобы получить деньги.

Примечательно также, что помимо государственных и частных венчурных фондов существует Финское технологическое агентство – научная организация, которая инновационным стартапам выдает на льготных условиях займы для проведения исследований. Фактически такой займ – это и не грант, потому что компании необходимо возвращать деньги, хотя рассрочка и действует длительное время, и не инвестиция, так как агентство не получает долю в компании. При этом если компания не добьется успеха и не сможет вернуть деньги, никаких санкций к ней применено не будет.

Что еще очень важно – в Финляндии, да и на Западе в целом, у инвесторов есть понимание: чтобы технология или продукт совершенствовались, а компания развивалась, у разработчиков должна оставаться мотивация. Ведь главное в интеллектуально емком бизнесе – это люди, потому что они создают и развивают технологию. Так что на Западе никто из инвесторов не стремится получить долю 50, а то и 80% в компании, куда инвестирует. И это дополнительный фактор, способствующий успешной состыковке стартапов с инвесторами.

Инновации по-немецки

– У вас было два финских инвестора – частный и государственный венчурные фонды. Что вы смогли сделать на полученные деньги? И куда необходимо было двигаться дальше?

– Эти средства стали лишь первым раундом финансирования, они были нужны даже не для исследований, а для покрытия операционных расходов. Мы совершенствовали технологию, получали патенты, искали дальнейшие пути развития. Через три года после создания Optogan Oy возникла необходимость перевести технологию в разряд продукта. Одно дело, когда ты просто умеешь выращивать какой-то определенный кристалл, другое – когда на основе этого кристалла можешь создать продукт, обладающий потребительскими свойствами и готовый к выходу на массовый рынок.

Нам надо было делать продукт. А оборудование с ограниченной функциональностью, на котором мы работали в Хельсинкском университете, для этого не подходило: есть разница между изготовлением единичного образца и производством партии. Компании нужны были промышленные мощности. В Финляндии получить деньги на это было нереально. Во-первых, потому, что там венчурные фонды обладают капиталом, которого недостаточно для покупки подобного оборудования. А во-вторых, процесс закупки, доставки и налаживания оборудования очень длительный и инвесторы просто не хотят ввязываться в эту историю: они понимают, что в ближайшей перспективе затраты не окупятся.

В результате необходимое оборудование было найдено в технопарке Дортмунда, и с этого началась наша работа в Германии.

– И как строились ваши отношения с властями Дортмунда, которые, в общем-то, и принимают решение о том, кто будет работать на базе их технопарка?

– В данном случае нужно было выстраивать отношения с администрацией Дортмунда. Чтобы получить возможность работать в технопарке, следует подать заявку, после чего городские власти решают, насколько данное направление бизнеса перспективно для развития региона и страны, сколько компания создаст дополнительных рабочих мест, какие налоги сможет отчислять в бюджет и т.п. Решение принимается достаточно быстро, поскольку все понимают, что для хайтек-компании каждый день простоя – это устаревание технологии и потеря конкурентного преимущества. И если решение положительное, то город закупает «под тебя» специализированное оборудование и сдает его в лизинг на льготных условиях.

Что касается нас, то мы создали в Германии юридическое лицо, чтобы подать заявку городским властям. Инвесторы у компании были все те же, правда к их числу добавился еще один датский венчурный фонд. Когда заявка прошла конкурс и власти Дортмунда выделили порядка 10 млн евро на необходимое оборудование, каждый из наших инвесторов, со своей стороны, выделил около 3 млн евро на обеспечение деятельности компании. При этом права на саму технологию остались у финской Optogan Oy, в то время как производством занимался немецкий вариант компании – Optogan GmbH.

Mama, I’m coming home

– То есть вам оставалось только наладить массовый выпуск?

– Серьезное ограничение при работе в технопарке – это невозможность наладить массовое производство на его оборудовании, поскольку таким образом компания получает преимущество перед другими предприятиями, работающими на этом же рынке и развивающимися за свой счет. Поэтому мы стали искать тех, кто профинансирует переход к массовому производству.

Это был 2008 год, когда недавно образованная госкорпорация «Роснано» оказалась перед проблемой поиска перспективных проектов, и мы решили подать свою заявку. Дальнейшее развитие событий известно: «Роснано», группа «ОНЭКСИМ» и Якутская инвестиционная компания выкупили доли у наших инвесторов, к всеобщему удовлетворению. В 2009 году в России было зарегистрировано ЗАО «Оптоган».

В настоящее время существуют все три юридических лица – в Финляндии, Германии и России, и у каждого своя функция. На базе Хельсинкского университета продолжаются определенные исследования, потому что без этого невозможно поддерживать конкурентный уровень на технологически интенсивном рынке, в Германии работает пилотное производство, а в России в ноябре начнется выпуск линии светодиодов для массового рынка.

– Не обидно было, что ваши идеи получили признание в России и возможность заниматься здесь бизнесом появилась только после того, как большая часть пути была проделана на Западе?

– Мы всегда двигались туда, где была возможность для дальнейшего развития компании. Так получилось, что в 2004 году в России не было системы, в рамках которой мог бы удачно работать высокотехнологичный стартап. Зато сейчас именно у нас в стране – одни из самых благоприятных условий для развития компаний, готовых запустить инновационный продукт в массовое производство. Другое дело, что, пожалуй, до сих пор в России система финансирования проектов на начальных этапах развития так и не начала действовать эффективно. И именно в этом направлении, на мой взгляд, государство и крупный бизнес должны работать в первую очередь.

Хотя опыт «Оптогана» и других инновационных компаний, которые все же смогли пробиться (каждая своим путем), доказывает, что дорогу осилит идущий. И если люди действительно хотят на основе своих научных разработок построить бизнес, шанс для этого можно найти всегда.   

Санкт-Петербург