Свобода и последствия

Считается, что коммуникация — один из важнейших критериев свободы. Действительно, возможность вольно говорить и быть услышанным, встречаться с кем-либо является несомненной ценностью. Вообразить себе жизнь без общения невозможно.

Казалось бы, интернет, а точнее, новая информационно-коммуникационная среда дает все возможности для этого. Например, Рассел Ньюман пишет, что новые медиа:

— уменьшают значимость географических расстояний;

— позволяют значительно увеличить число связей и активизировать коммуникации;

— предоставляют возможности для ускорения коммуникаций;

— предоставляют возможности для интерактивных коммуникаций;

— позволяют устанавливать связи, которые еще недавно частично перекрывались или же лежали в совершенно разных плоскостях.

Однако нельзя не заметить, что одновременно новые возможности вполне убедительно продемонстрировали, для чего все это в первую очередь нужно человечеству. И то, что оказалось «в первой очереди», не вдохновило.

Например, Нейл Постман сравнил два прогноза — Олдоса Хаксли и Джорджа Оруэлла. Оруэлл нарисовал мрачную картину: все под контролем, людям не дают читать книги, не разрешают узнать правду, им не хватает информации, людей принуждают, они управляются в основном страхом. Хаксли полагал, что управление развлечениями куда эффективнее, что люди слишком близоруки и склонны к самоодурманиванию, что правда просто утонет в море информационного мусора.

Как ни странно, примерно в духе Хаксли сегодня высказываются очень многие на Западе. По их мнению, современная медиасреда слишком много внимания уделяет развлечениям, забывается важнейшая роль информации — способствовать защите прав человека, освобождению человечества, его просвещению.

И действительно, риск того, что море информации, в котором мы живем, превращает нас в отдельные молекулы, жаждущие исключительно нервного, щекочущего удовольствия, велик. И неважно, порносайт ли развлекает аудиторию, сплетни из жизни звезд или же все прикалываются по поводу какой-нибудь оппозиционной акции. В любом случае это игра не всерьез. Новая медийная среда действительно порождает странную иллюзию безответственной игры фактически по любому поводу.

Но есть и другие факты, которые должны были бы насторожить всех нас. Очевидно, что при всем при этом свобода коммуникации, повторю, достигнута удивительная. И нет сомнений, что традиционное общество не может не реагировать на это весьма болезненным образом. На мой взгляд, мы, скорее всего, увидим невиданную прежде смесь из Хаксли и Оруэлла, причем весьма своеобразную. Так, мы уже видим, насколько государственные власти, причем прежде всего в Европе и США, испугались призрака свободы. Контроль усиливается повсеместно.

Контроль нарастает

Сперва немного статистики. В начале 1990?х в Западной Европе (Франция, Англия, Германия) в тюрьме сидело примерно 50–60 человек из 100 тысяч. К началу XXI века число заключенных удвоилось и достигло 100–120 на каждые 100 тысяч населения. То же самое произошло в США. Там, правда, всегда было много заключенных, но сейчас их уже 740 на каждые 100 тысяч человек. В России, кстати, лишь немногим меньше.

Но при этом количество насильственных преступлений в Европе практически не выросло. Многие европейские ученые полагают, что так проявляется реакция среднего класса на дополнительные свободы, своего рода страх перемен. Он, конечно, обретает какую-то свою предметность, например, общество начинает бояться терроризма. Но напомню, что во время Второй мировой войны Букингемский дворец в Лондоне был обнесен всего лишь живой изгородью, а сейчас — колючей проволокой, камерами наблюдения и тому подобным. Возможно, тому есть две причины: во-первых, атомизация общества, выражающаяся, в частности, в раздробленности информационной среды; во-вторых, упомянутый страх свободной коммуникации.

«Тюрьмы Британии переполнены, это безрассудство — держать в тюрьме столько людей во время финансового кризиса», — пишет в своей заметке в британской Times Гарри Вулф, бывший председатель Отделения королевской скамьи Высокого суда правосудия: «За двадцать лет число заключенных в Англии и Уэльсе подскочило с 44 тыс. более чем до 85 тыс. человек. На содержание заключенных каждый год тратится 4 млрд фунтов (более 5,5 млрд долларов. — «Эксперт»), миллиарды уходят на строительство новых тюрем». Виной тому слишком суровые приговоры судей? Отнюдь нет, отмечает автор.

На вынесение решений влияют правительственные подзаконные акты. Например, 21?я поправка к Закону об уголовном правосудии, принятая в 2003 году, установила минимальные сроки заключения и резко увеличила среднее время отбытия наказания. Инициатором ее был тогдашний лейбористский глава МВД Дэвид Бланкет. Он был недоволен давлением правозащитных организаций, которые выступали в защиту заключенных, получивших пожизненные сроки. Вулф призывает учесть опыт других стран и разработать более гибкое законодательство, которое позволит разгрузить тюрьмы: давать меньшие сроки заключения, назначать другие виды наказания, освобождать заключенных досрочно.

Впрочем, дело не только в «посадках». В целом происходит рост контроля. Стоило какому-то сумасшедшему засунуть несколько граммов взрывчатки в башмаки, как сотни миллионов людей стали терять многие часы в очередях на досмотр перед полетами. А когда совсем уж законченный псих запихнул в нижнее белье какое-то горючее вещество и неловко пытался уколоть себя шприцем с катализатором горения, то во многих аэропортах образовались едва ли не километровые очереди перед пунктами досмотра. Естественно, на работу — и в Европе, и в США — были приняты тысячи новых сотрудников. И они стали новыми контролерами ни в чем не повинных людей. И еще миллиарды человеко-часов сгинули: их, вместе с частью налогов, потратили на усиление контроля.

Вместе с тем совершенно ясно, что террористы не очень-то и пытаются нас всех взорвать. Захотели бы — давно б взорвали. Ездят же поезда со скоростью 350 километров в час по всей Европе, и никто не проверяет чемоданы перед посадкой. Нет ни малейших сомнений, что это усиление контроля в авиаперевозках не более чем невротическая реакция властей западных стран, следствие их подспудной мечты о контроле.

Контроль и экономика

Еще более впечатляющие последствия открылись в сфере экономического регулирования. Конечно же, новые коммуникационные технологии сделали невероятно много для эмансипации бизнеса. Теперь можно в секунды проводить транзакции, мир, в экономическом смысле, глобализовался и превратился в колоссальную бизнес-сеть. Естественно, в ней возникли свои отношения, своя иерархия, свои правила.

Финансовые власти, прежде всего США и Западной Европы, отреагировали на это поразительным образом. Они стали подменять отношения между субъектами бизнеса отношениями между упомянутым бизнесом и самой властью. Казалось бы, роль государства — в том, чтобы регулировать отношения внутри бизнеса тогда и только тогда, когда там возникают неразрешимые конфликты. Когда предприниматель или клиент жалуется властям на то, что его или обманули, или поступили с ним преступно некомпетентно. Однако дела многих брокеров с Уолл-стрит показывают, что власти самым непосредственным образом вмешиваются в бизнес. Меня глубоко потрясло дело брокеров, коих в количестве 36 человек арестовали власти США. Эти брокеры были обвинены в том, что они слишком много знали о тех компаниях, акциями которых торговали. Фактически брокеры были наказаны за то, что оказались талантливее других и не гнушались слушать разговоры (не подслушивать!) в курилках и столовых разных компаний. Из той же серии недавние попытки обвинить Citibank в махинациях. Обвинение основано на том простом обстоятельстве, что в банке работают ловкие люди.

Сюда же стоит отнести и речь Николя Саркози на Давосском форуме 2010 года. В сущности, он призвал к росту контроля в управлении финансовой сферой. Что еще смешнее, меры, принятые весной 2010 года в целях борьбы за евро, тоже фактически направлены на ограничение свободы предпринимательства. Спору нет, бизнесмен — человек и член общества, он должен осознавать свою социальную и моральную ответственность. Но это есть дело общественное. А сейчас мы видим дикий рост контроля со стороны государств, их стремление ограничить людей в свободе.

Возможно, конечно, что атомизация зашла слишком далеко, эгоизм, свойственный человеческой природе, разбушевался, и нет другого выхода, кроме как настаивать на ограничении действий отдельных людей. Но может быть, это вовсе не так.

Семь проблем

Полагаю, что мы имеем дело с комплексной реакцией традиционного общества на новые отношения, возникающие в обществе параллельном, поскольку там формируются и новая мораль, и новая экономика, и новое право, которое пока не поддается регулированию традиционными средствами.

Совершенно понятно, что без известного регулирования никакое общество, в том числе параллельное и сколь угодно виртуальное, существовать не может. Другой вопрос, о каком регулировании идет речь. Возьмем, к примеру, традиционный рынок. Естественно, там должна быть какая-то комиссия, палата, совет, староста, кто-либо еще, кто уполномочен следить за тем, чтобы гири были нужного веса, а линейка для измерения соответствовала принятым стандартам. Но не более того. Регулирование не должно означать вмешательства в повседневную практику.

В общем, один из самых серьезных новых коммуникационных вызовов — правовой. Дело в том, что именно с правовой точки зрения положение дел в информационно-коммуникационной среде выглядит наиболее болезненным.

Например, не вполне понятно, что делать с проблемой безопасности. Она касается не только примитивных случаев мошенничества вроде хакерского взлома компьютеров и управления чужими банковскими активами, которое осуществляют ловкие жулики, — постоянная тема боевиков последних лет. Как правило, или хлипкий очкарик с астеническим синдромом, или же роковая красотка с рюкзачком, набитым разными гаджетами, враз щелкает систему безопасности банка. Но это довольно безобидная история. Куда хуже, если интернет используется для вербовки смертников или управления террористическим актами.

Недавно случилась показательная история с сайтом WikiLeaks. Его владелец Джулиан Ассандж выложил огромное количество документов, связанных с операциями НАТО, в частности в Афганистане. Немедленно началась дискуссия: а прав ли был Ассандж, опубликовав их в интернете? Одни, и сам Ассандж в том числе, говорили, что налогоплательщики должны знать, как обстоят дела, как расходуются деньги, как воюют солдаты. Другие утверждали, что это угроза безопасности армии, что это «подстава союзников в Афганистане» и так далее. Во всех аргументах есть логика, только драма в другом: Ассандж исходил из того, что все, кто читает эти новости, — хорошие люди, свои. Ну, ровно как в Древней Спарте все граждане были патриоты и врагу никогда ничего не выдавали, а вот между собой могли говорить свободно — никто не предатель, а, напротив того, мужественный и честный человек. Но интернет делает информацию доступной всем, в том числе и людям злонамеренным.

Впрочем, история с WikiLeaks обозначила и второй вопрос нового права — проблему трансграничности. Ассандж публиковал документы американские, а сайт его и сервер — в Швеции. Чье же право должно действовать в этом случае — шведское или американское? Новая информационно-коммуникационная среда не знает географических границ. Совершенно непонятно, чья юрисдикция должна действовать в случае публикации, например, клеветнических или порочащих действий или же в случае интеллектуального пиратства.

А это, в свою очередь, связывает нас с третьей проблемой — проблемой авторского права. И это, честно говоря, самая сложная проблема из всех. Она настолько сложна, что даже непонятно, как к ней подступаться. Все мы знаем, что во времена Древней Греции никакого авторского права не было. Библиотеки создавались для того, чтобы сохранить подлинный текст автора. Но Гомер или Овидий не получали прямых доходов от своих произведений, хотя нельзя сказать, что их авторство вообще не приносило им дохода.

Возьмем, к примеру, проблему доступа к электронным библиотекам. Сегодня это тема постоянных дискуссий. Для наглядности откажемся от рассмотрения современных произведений, созданных в течение последних нескольких лет. И вот вопрос: а доступ к Шекспиру должен ли быть платным? С одной стороны, нет — это достояние человечества. Каждый может публиковать Шекспира, разрешения спрашивать не у кого, к тому же во времена Шекспира авторского права и всяких там копирайтов не было. Он сам легко брал у Саксона Грамматика или же у Кристофера Мерло, и не только у них. С другой стороны, тот, кто выложил Шекспира на сайт, понес расходы: оцифровал, платит за электричество и так далее. Так кто же должен платить за это? И как?

Или возьмем все-таки современного автора. Предположим, что Х купил книжку современного гения и подарил ее другу, а тот дал почитать жене, ее подруге и детям брата. Вроде бы никакой проблемы, но то же самое, сделанное в сети, немедленно превращается в проблему, даже если число пользователей невелико.

А все потому, что это приводит нас к четвертой проблеме — соотношению частно-правового и публично-правового пространства. Где граница между ними? Как отличить обмен мнениями и информацией от пиратства и «незаконного» использования чужого интеллектуального труда? Да, кто-то написал книгу, а другой переслал ее товарищу, чтобы обсудить. Каковы характеристики этого действия? Еще совсем недавно в культуре общества (советского) была кухня — место приватных разговоров и чтения копий самиздатовских книжек. Теоретически «Ардис» мог бы требовать от советских диссидентов платы за копирование книжек. Новая информационно-коммуникационная среда вновь поставила вопрос о том, в какой правовой ситуации мы находимся.

Мы в какое время возвращаемся? В ХVIII век, когда частная беседа двух дворян не была уж совсем частной, если это не было оговорено специально? Если дворянин Пьер говорил дворянину Жану, что дворянин Мишель полная дрянь, то был вполне возможен вызов на дуэль. Заметим, что Жан мог и соврать.

А это пятая проблема — проблема достоверности информации в интернете и ответственности за недостоверность. Мы все знаем, как некоторые блогеры сеяли панику, распространяя сведения, например, о возможной аварии на атомной станции. Вообще-то, никто не может запретить вопросы и сомнения. И всякий, на той же пресловутой кухне, во времена Чернобыля мог спросить у собеседника: а что, не было ли аварии? Но теперь, когда подобные обсуждения якобы произошедшей аварии в Воронеже случились в интернете, это привело к несколько иному результату. К своего рода панике, к счастью, на пустом месте.

Тут мы подходим к еще одной проблеме новых медиа и нового пространства — к проблеме права на факт. К проблеме соотношения агрегации новостей и их создания. Это тоже одна из самых больших сложностей сети. Для наглядности можно взять, к примеру, футбольный матч. Как известно, права на показ этого матча, на радиотрансляцию покупаются. Но не спортивные комментаторы забивают голы. Это делают футболисты. Так что же является предметом права? Скорее всего, картинка матча. Но если некто пришел на тот же матч, купил билет и снимает мобильным телефоном, а свои комментарии и результаты матча выкладывает на «Твиттере» или «Фейсбуке», то едва ли он не имеет на это права. Но вместе с тем зритель может нанести ущерб интересам телекомпаний, вложивших огромные средства, чтобы с помощью шести десятков камер и всякого рода сложных механизмов показывать этот матч. Интересы этих компаний тоже должны быть защищены, иначе миллионы зрителей не смогут увидеть матч полноценно.

Впрочем, дело не только в футболе, разных ситуаций может быть много, например политических. Тут вообще трудно разобраться, кто и на что имеет право, поскольку это связано с еще одной проблемой — проблемой субъектности и анонимности в интернете. В реальной жизни мы, за исключением очень редких случаев, действуем под собственными именами. В интернете же мы видим парад масок. Конечно, многие не скрывают своих имен, но это вовсе не правило. Например, известны случаи, когда дети легко проникали на всякие взрослые сайты ровно потому, что никакой идентификации не требуется. Войти же, к примеру, в стриптиз-клуб они не смогли бы. Конечно, проблема идентификации в интернете сложна и существует много соображений против отказа от анонимности. Хотя бы потому, что существует тайное голосование на выборах.

Пошлая сущность большинства

Естественно, я в самом кратком виде и очень поверхностно очертил круг правовых проблем, порожденных новыми медиа. Их гораздо больше. Мною указаны, скорее, направления.

Вместе с тем мне кажется, что самое главное — найти методологический корень, который позволил бы к этим проблемам подойти. Я, честно говоря, вижу его в одном. Мы должны предположить, что в новой информационно-коммуникационной среде возникает своего рода параллельное общество. Это общество постепенно обретает свою структуру, свои институты и все прочие атрибуты общества.

Конечно же, оно связано и сосуществует с обществом традиционным, но все же представляет собой отдельную сущность. И традиционное, и параллельное общество не существуют друг без друга и отражают и пороки, и достоинства друг друга. Но все же для построения системы регулирования новой информационно-коммуникационной среды нужно методологически исходить из того, что перед нами новое общество.

Например, в традиционном обществе такие компании, как BBC или ARD, финансируются обществом путем практически поголовной уплаты неких сборов. Может быть, и в новой среде стоит ввести своего рода всеобщую плату, которая покрывала бы издержки на выплату авторского вознаграждения или же расходы на доступ к общим культурным ценностям? Но решение ли это?

И конечно, остается глобальный вопрос: какова должна быть структура управления этим обществом? Хватит ли саморегулирования новой среды или же традиционное общество должно найти формы для контроля над ней? И в какой мере? Выше я писал, что новая среда порождает желание управлять ею, но не факт, что нужно этому желанию поддаваться, хотя, конечно, интернет в очередной раз продемонстрировал нам пошлую сущность большинства.

Впрочем, как писал уже упомянутый Шекспир в «Макбете»:

Жизнь человека — тень ходячая,
актер на час,
Изображающий гордыню и страданья,
Рассказанная полоумным повесть — 
Она шумна и яростна и ничего не значит.