«Никто не хочет идти в Россию»

— Как давно ваш фонд работает в России?

— Частными инвестициями в России мы занимаемся с 1998 года. Сегодня общий объем наших инвестиций здесь составляет около миллиарда долларов. Первый проект был в области солнечной энергии, его инициатором стал гений, нобелевский лауреат Александр Прохоров, который создал лазер. К сожалению, в 2002 году он умер, и сейчас идет некоторая разборка с наследством этого ноу-хау. Но мы надеемся, что сможем завершить этот проект — есть люди, которые его очень сильно поддерживают. И есть большая надежда, что в перспективе можно обеспечить весь мир солнечной энергией, которая будет в десять раз дешевле, чем сейчас. Если это произойдет, то два миллиарда человек, которые сегодня живут без электричества, без чистой воды, можно будет спасти. Это была мечта Прохорова, и, если я смогу ее реализовать, я буду счастлив.

— В какие отрасли вы вкладываетесь сейчас?

— У нас нет узкой специализации. Были вложения в «Дикую орхидею», которая пережила этот кризис, и дальше с ней все будет хорошо. Мы оказываем компании помощь и поддержку.

У нас есть агентство по сбору долгов, которое мы купили в 2007 году, и сейчас этот бизнес растет просто фантастически — почти в десять раз увеличились объемы, без бейсбольной биты. Это одна из наших лучших инвестиций в России. Просто чудесная вещь: российским банкам, при их маржах, все равно, платят люди или не платят. А мы звоним: «Простите пожалуйста, у вас есть долги» — «Долги? Да вы что? Сейчас заплачу». Положишь трубку, и на следующий день уже приходят деньги. Это очень хороший бизнес.

Дальше лесопереработка. Вторая попытка оказалась намного удачнее первой, компания развивается, и мы активно ее финансируем.

— А что случилось с первой?

— Приходит однажды человек в синей форме и говорит: «Извините, я хотел бы поговорить о нелегальном ввозе радиоактивных материалов». Я говорю: «Пожалуйста». Поскольку был уверен, что мы ничем таким не занимаемся. Но оказалось, что в каждой камере для сушки леса есть контролер дыма, в котором содержится источник гамма-излучения. И наш сотрудник, который занимался ввозом сушильных камер в Россию, не зарегистрировал эти источники на таможне. Естественно, нас оштрафовали, и мы еще должны были платить по пять тысяч долларов в день за штрафную стоянку. Потом нам сказали: за небольшую сумму можем отпустить. Но у нас твердая политика, что мы не платим никаких взяток, никаких protection money, и пришлось этот проект закрыть. А сейчас у нас 1200 гектаров леса в Архангельской области, и этот проект идет очень хорошо.

— Кроме России вы работаете в других странах СНГ и в Китае. Как Россия выглядит на их фоне с точки зрения легкости бизнеса?

— Очень «красиво». Когда приходишь в какой-то регион Китая, представитель местного руководства тебя спрашивает: «Йохен, как мы можем вам помочь? Может быть, землей, хорошими работниками, налоговыми льготами, импортными тарифами?» А когда ты приходишь в какой-то российский регион, тебя местные начальники спрашивают: «Йохен, а что вы можете сделать для меня?» То есть все наоборот. Так что не приветствует пока Российская Федерация инвесторов. С другой стороны, как известно, в Китае тоже огромная коррупция, то же самое в Индии, довольно опасно работать в Бразилии.

Мы убеждены, что Россия как раз сейчас переходит от закрытости к открытости. Если состоится ее вступление во Всемирную торговую организацию, если Россия уже реально сближается с НАТО, то скоро, я думаю, здесь начнется период роста, модернизации, либерализации.

— То есть иностранцы придут в Россию и сделают из нее нормальную страну?

— Этого я не говорил. Зато могу сказать, что у моего дедушки была сабля с надписью «Хороший француз — мертвый француз». А уже мой отец заставил меня по обмену поехать во Францию, и моя первая подружка была француженка. А теперь и мы, и французы чувствуем себя европейцами.

Я думаю, что Россия в качестве первого шага вступит в ВТО, а в качестве второго шага реализует четыре принципа, о которых договорились Владимир Путин с Герхардом Шредером уже давно: свободное движение товаров, свободное движение людей, общее интеллектуальное пространство и образование, общая безопасность. Эти четыре плана в принципе готовы и сейчас ждут своей реализации, но сначала Россия должна вступить в ВТО.

А что касается того, что придут иностранцы и сделают из России нормальную страну, то каждый должен делать то, что умеет делать лучше. Ведь что такое европейский ад? Немецкие полицейские, английская еда, французские машины и итальянская организация. А европейский рай — это немецкие машины, английская полиция, французское вино и итальянские любовники. У России тоже есть свои сильные и слабые стороны, и если мы будем работать вместе, то сможем сделать много хорошего.

— Хоть вы говорите, что работать в России труднее, чем в других странах, именно на нашу страну приходится наибольшая доля инвестиций вашего фонда. Означает ли это, что русские охотнее продают свой бизнес, чем предприниматели из других стран? Ведь стандартным правилом фондов прямых инвестиций является уступка контрольного пакета.

— У нас как раз другая модель. Есть печальный опыт одного фонда прямых инвестиций — не буду его называть, — который взял под контроль сибирскую компанию и думал: вот сейчас уволю гендиректора и буду контролировать бизнес. А вместе с гендиректором ушли все связи и, в общем, весь бизнес, ничего не осталось.

Мы выступаем в роли финансового инвестора, готовы брать и 50 процентов, и 49, и 25, а контроль нам не нужен. Мы даем компаниям хорошие контакты на Западе, хорошие технологии, ноу-хау, менеджмент, но мы не контролируем компании — ни в лесной индустрии, ни компанию по возврату долгов.

Продают ли российские предприниматели свой бизнес? Нет. Они думают, что их бизнес стоит в двадцать раз дороже нормальной цены. Поэтому мы не покупаем компании, а предпочитаем быть партнерами.

А работаем мы больше всего в России потому, что сегодня Россия выглядит по сравнению с Америкой так, как Америка выглядела в 1998 году по сравнению с Россией. То есть ситуация зеркальная: у России долг почти ноль, у Америки долг 300 процентов ВВП, долг домохозяйств превышает 100 процентов ВВП в Америке, Англии, Японии. Так что с макроэкономической точки зрения ситуация в России прекрасная.

В 1998 году в России были макроэкономические реформы, после чего начался очень сильный подъем, а сейчас я надеюсь, что шок 2008 года приведет к революции с точки зрения макроэкономики. Президент Медведев писал: «Вперед, Россия, мы ленивые, коррумпированные, глупые — надо меняться». И я надеюсь, что декларации о доходах чиновников, увольнение Лужкова, первая демонстрация геев, которых не били, — это знак, что Россия все-таки меняется. Без либерализации модернизация невозможна, и я думаю, что сейчас либерализация произойдет. И этой надеждой объясняется рост наших активов в России.

— Как вы оцениваете перспективы России по сравнению с другими странами БРИК — Китаем, Бразилией, Индией?

— Известно, что сегодня большинство западных инвестфондов убрали из этой аббревиатуры «Р» и теперь используют обозначение БИК. Они думают, что Россия — худшая страна и никаких перспектив здесь нет. Я с этим не согласен.

Недавно я выступал на форуме инвесторов в канадском Квебеке — это такой маленький аналог форума в Давосе — и сказал, что считаю Россию лучшей страной БРИК с точки зрения инвестиций. Потому что Китай уже переоценен. Индия находится в преддверии либерализации и поэтому тоже очень интересна для инвестиций, но активы там втрое дороже, чем в России. И в Бразилии активы дороже, чем в России, в два-три раза.

Я вижу Россию европейской страной и думаю, что будущее Европы — это объединение России и Евросоюза в один большой блок. Поэтому будущее России выглядит гораздо стабильнее, чем, например, Китая, где, по статистике, ежегодно делается на 46 тысяч трансплантаций органов больше, чем официально имеется донорских органов. Но это никого не интересует, потому что китайцы не претендуют на статус демократической державы. А я все равно не хотел бы, чтобы меня сделали донором органов без моего согласия.

— Вы говорите, что у вас прекрасная отдача на инвестиции в России. Но почему тогда российские банки жалуются, что им некого кредитовать в этой стране?

— Действительно странно, что банки не видят, кого кредитовать, ведь мы привыкли считать, что в России нехватка кредитов. Видимо, они боятся больше, чем мы. Мы, как инвестор, на уровне акций ожидаем доходности 30-35 процентов годовых, они хотят, может быть, 10 процентов, но очень хорошее обеспечение. А хорошее обеспечение зависит от настроения: если нервничать все время, то никакое обеспечение не кажется достаточным. Известно ведь, что банки всегда дают кредиты тому, кому деньги не нужны.

— В этой ситуации у нас возникает естественное опасение, что если так будет продолжаться, то лет через пять самые перспективные российские предприятия будут принадлежать западным фондам.

— Я могу поделиться немецким опытом. У нас есть «Опель», который является одной из крупнейших немецких компаний. Теперь он принадлежит американцам, но нам хуже от этого не стало.

У вас пока очень мало иностранных инвестиций, так что бояться их не надо. Бума покупки иностранцами российских предприятий сейчас точно нет. Никто не хочет идти в Россию. Есть лишь четыре-пять иностранных фондов, то есть по сравнению с другими странами БРИК в России просто никого нет.

— Но вот сейчас в России стали появляться инвестиционные фонды из Китая. Вы опасаетесь конкуренции с их стороны за хорошие проекты?

— Мы видим полное отсутствие конкуренции. После краха олигархов в 2004 году здесь осталось пять-шесть иностранных фондов, и мы все можем работать вместе. Никакой конкуренции нет, иностранный капитал в России почти полностью отсутствует.