Игра на опережение

Технологии мирового уровня, уникальное предложение, захват незанятых ниш – такую стратегию развития реализует бизнесмен от медицины Аркадий Столпнер

В конце января в Санкт-Петербурге сделана первая в России радиохирургическая операция по поводу болезни Паркинсона. Операция проведена в частной клинике – в Лечебно-диагностическом центре Международного института биологических систем имени С.М. Березина (ЛДЦ МИБС).

Создатель и руководитель ЛДЦ МИБС Аркадий Столпнер вообще любит числительное «первый». Семь лет назад он открыл первый в стране частный центр магнитно-резонансной томографии (МРТ). Затем клонировал опыт в регионах, создав первую федеральную сеть, сегодня насчитывающую 51 томограф. В 2008 году, немного отстав от московского Института имени Н.Н. Бурденко, открыл первый в СЗФО и второй в России радиохирургический центр, оснащенный установкой гамма-нож, на которой и был прооперирован пациент, страдающий паркинсонизмом. Теперь обещает запустить первый российский частный онкологический центр. Верю. Это уже третье наше с ним интервью за годы существования ЛДЦ. Поначалу «планов громадье» настораживало и казалось безудержной фантазией. С годами скепсиса поубавилось – пока все обещанное сбывается.

Музей будущего

Аркадий Столпнер все делает быстро: развивает бизнес, говорит, двигается. Стремительно несется впереди меня по коридорам очередного диагностического центра, недавно открытого в Центральном районе Петербурга. В отличие от прежних, малоформатных, это – «музей будущего».

– Если все пойдет хорошо, будем клонировать по стране, – бросает на ходу Столпнер.

Распахивает одну дверь за другой, объясняя четкой скороговоркой:

– Новый трехтесловый магнитный томограф. Один из лучших в городе. Маммограф купили – это новость для нас. Дальше как всегда: ЭЭГ-мониторинг, УЗИ, современный компьютерный томограф.

За очередной дверью, где располагается лаборатория сна, нас встречает улыбчивая блондинка и проводит мини-экскурсию: показывает кушетку, на которой облепленные датчиками пациенты проводят ночь, и сокрушается, что у нас нет культуры лечения проблем сна, широко распространенных в современном мире стрессов. Столпнеру это микронаправление в бизнесе, кажется, не слишком интересно – так, игрушка. К тому же не эксклюзив – на рынке есть аналогичные предложения.

Идем туда, где интересно, отмечая по дороге: учебные классы, где готовят врачей для МРТ-центров, открытых в 40 с лишним регионах. Центр консультирования – для них же: в режиме онлайн можно обсудить самые сложные случаи с коллегами из Питера. Столовая для персонала, тренажерный зал. Замираем на пороге святая святых – зал для занятий айкидо, в обуви не входить:

– Всю жизнь занимаюсь. Тренировки через день. И несколько коллег со мной.

Углубиться в тему роли восточных единоборств в становлении российского бизнеса не успеваем – мы уже на последнем этаже. Столпнер распахивает дверь – за ней вовсю идет строительство. Поясняет:

– Тесно стало, надстраиваем пятый этаж. Перенесем туда всю административную часть, а ниже откроем поликлинику.

– С чего такой зигзаг? Вы ведь всегда высокими технологиями занимались. И вдруг – банальная поликлиника.

– Площади есть. Деньги есть. Диагностика вся есть. Почему не лечить людей? В команде появился человек, готовый осуществить этот проект. Это командный вид спорта, и без моих партнеров Виктора Екимова, Натальи Березиной и всех остальных так здорово бы не получилось.

Мечты на стене

Доходим до самого интересного. На стандартно светлых стенах стандартно лаконичной переговорной комнаты напротив друг друга висят два красочных планшета. На них в технике компьютерной графики нарисовано будущее ЛДЦ. Справа – уже действующий центр в поселке Песочный, тот самый, где делают операции на нетривиальном для России гамма-ноже. Три года назад здесь был полуразрушенный советский санаторий, сегодня – эстетичное здание современной архитектуры, вмещающее операционную, кабинет диагностики, гостиницу для больных, приезжающих со всей страны и из-за рубежа.

Но стройка продолжается: зданию добавляют 2 тыс. кв. м под частный онкологический центр. Смысловым центром проекта станет отделение лучевой терапии.

– По стране вообще нет нормального предложения – ни частного, ни государственного. Нас даже Рига в этом направлении обогнала, – сетует мой собеседник.

Для отделения покупают кибер-нож (опять второй после Института имени Н.Н. Бурденко) и два линейных ускорителя.

Если на пальцах: и гамма-, и кибер-нож работают по единому принципу – подают с нескольких направлений высокую дозу радиации на опухоль. Только происхождение этой радиации различно: в гамма-ноже это постоянное излучение от кобальта 60, а в кибер-ноже радиация генерируется специальным устройством – магнитроном. Уровень радиации, поступающей по каждому направлению, вполне переносим для здоровых тканей, а в центре – убийственно высок.

Он разрушает ДНК онкологических клеток, прекращая рост опухоли. Оба ножа используют в основном в радиохирургии, уничтожая раковые клетки за одно, иногда три-пять неинвазивных вмешательств. Гамма-нож – наиболее точный инструмент, что крайне важно при лечении патологии головного мозга, но область применения его ограничена – только голова и только опухоли диаметром не более 30 мм. Кибер-нож похож на руку робота, может «путешествовать» по всему телу пациента и справляется с более масштабными новообразованиями. Обычные линейные ускорители делают то же самое, но с их помощью опухоли облучают меньшими дозами радиации, проводя лечение за 20-30 сеансов, и это уже не радиохирургия, а радиотерапия.

Линейные ускорители в стране давно не новость – они всегда были в государственных онкоцентрах, а в последнее время у нас появляются и самые современные. Более того, в рамках различных государственных программ строятся несколько центров с кибер-ножами. Но от предположения о чрезмерной конкуренции на рынке Аркадий отмахивается:

– Основная деталь пулемета – голова пулеметчика. Медицинские высокие технологии – это прежде всего люди. А мы своих очень хорошо обучаем – у нас программа тренинга расписана до самого клинического старта, да и после него: Токио, Нью-Йорк, Манхайм, Рига.

Запланированное внедрение ЛДЦ в хорошо разработанную классическую онкохирургию и химиотерапию кажется Столпнеру более сложным:

– Это уже настоящая медицина: операции, реанимация, смерть больных… Но в России есть очень хорошие специалисты, мы найдем тех, кто будет у нас лидировать. В третьем квартале запустим отделение полностью – в Песочном рядом с ЦНИИРИ и Институтом онкологии имени Н.Н. Петрова появится еще один полноценный игрок.

– Считай, к концу года?

– Не-ет, к концу года другое будет!

Мы перемещаемся к противоположной стене. На втором планшете – будущий объект на севере Петербурга, на пересечении улицы Есенина и проспекта Тореза. Здесь на участке, приобретенном на открытых торгах, строится здание площадью 3 тыс. кв. м. В нем разместятся еще один «музей будущего» – диагностический цикл в полном объеме – и второй после Песочного центр позитронно-эмиссионной томографии (ПЭТ), который станет восьмым или девятым в России.

ПЭТ – наиболее современный и точный метод лучевой диагностики, основанный на способности радиоактивного изотопа накапливаться в тканях, обладающих высокой метаболической активностью. Применяется в неврологии, кардиологии и онкологии. ПЭТ «видит» изменения в организме человека на молекулярном уровне, когда болезнь еще не только не заявила о себе какими-нибудь внешними проявлениями, но не обнаруживается даже достаточно современными методами – с помощью ультразвука, рентгеновской компьютерной томографии или МРТ. Точность ПЭТ-диагностики – от 80 до 95% (для сравнения: точность компьютерно-томографической диагностики – 50-70%), при этом компьютерный томограф часто не показывает рецидивы опухоли или метастазы.

Но это дорого как для пациента, так и для решившей обзавестись ПЭТ-центром клиники. Помимо томографа необходима система получения радиоизотопов – циклотрон, а кроме того, радиохимическая лаборатория, в которой получают радиофармпрепарат (изотоп соединяют с веществом, участвующим в биохимических процессах клетки). ЛДЦ намерен делать все «по-взрослому» – с циклотроном, «горячей» лабораторией, производством необходимых для исследований препаратов.

Все из жизни

– Есть ощущение, что вы слишком широко «загребаете». Каков алгоритм принятия решений?

– Все из жизни. Одно следует из другого – очень логично.

Процесс, по словам Столпнера, развивался примерно по следующему сценарию. Сеть магнитно-резонансных томографов появилась потому, что идеолог ее создания Сергей Березин нащупал абсолютно незанятую и весьма перспективную нишу, которую в начале 2000-х годов не спешили заполнить ни государство, ни частный бизнес. Открыв первый десяток центров МРТ и нарастив «вал» пациентов, специалисты увидели, что через их руки проходит масса людей, нуждающихся в лечении. Захотелось лечить. Объемная ниша – заболевания опорно-двигательного аппарата. Но это направление в нашей стране неплохо разработано, заходить в него «со стороны» и конкурировать с признанными авторитетами не было смысла.

– Мы хотели предложить людям высокотехнологичную помощь, причем такую, какой они в России больше нигде не смогут получить. Ответ лежал на поверхности: история радиохирургии в мире насчитывает почти полвека, а у нас в стране ее практически нет. Когда мы только задумались об этом, ее не было вообще, – рассказывает Аркадий.

Дальше одно цеплялось за другое: операции на гамма-ноже требовали предварительного обследования на сверхвысокопольном магнитно-резонансном томографе. Закупили. Увидели, что часто приходится посылать пациентов в Институт мозга на ПЭТ-диагностику для углубленного исследования, – возникла мысль о собственном центре. Технологически ограниченная область применения гамма-ножа подтолкнула к мысли о кибер-ноже, который сможет лечить все тело. Радиохирургию захотелось дополнить радиотерапией.

– Дальше все еще проще. Чисто лучевой терапией лечится 10% онкобольных. Нужны еще химиотерапия и традиционная хирургия. Добавляем. Точка, – говорит Столпнер.

Высокие технологии, уникальное (или, как вариант, нерастиражированное) предложение, комплексное обследование и лечение пациентов – примерно так можно описать основы стратегии развития ЛДЦ. Конечно, случаются «виньетки» в виде лаборатории сна или будущей поликлиники. Но особого влияния на «генеральную линию» они не оказывают – ни по затратам, ни по ожидаемой отдаче.

– Наверное, принимая решения, я больше опираюсь на интуицию, – задумчиво констатирует Столпнер.

– Не верю. Нужно же просчитать, сколько будет стоить, будет ли спрос при такой цене…

– Да не нужно! Вот смотрите, – Столпнер начинает сыпать цифрами.

По рекомендации Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), на 1 млн человек нужно три линейных ускорителя. Согласно последней переписи населения, в России 142 млн жителей. В идеале необходимо 450, ну пусть 400 установок.

– Как вы думаете, сколько ускорителей на всю Россию? Сотни не наберется!

Другими словами, три четверти «бесхозных» больных из 350 тыс. нуждающихся в радиотерапии (по методике той же ВОЗ) – это и есть тот потенциал, на который рассчитывает ЛДЦ.

– В прошлом году мы на наших магнитно-резонансных томографах просмотрели 750 тыс. человек, каждый пятый исследованный в России – наш. Мы их видим – тех, кому показана радиохирургия. Они через наши руки проходят. Так что наберем себе 2 тыс. пациентов в год со всей страны и один центр точно загрузим. Вопрос другой – сможем ли клонировать такие центры? Это уже зависит от того, как государство будет участвовать в процессе, – размышляет Столпнер.

Пока государство участвует слабо, проще говоря – никак. Частная медицина не имеет доступа к государственной программе финансирования высокотехнологичной медицинской помощи. Негосударственные клиники не первый год бьются за право в нее войти и готовы работать по установленным государством тарифам, которые несколько ниже их собственных ценников. По мнению Аркадия Столпнера, дело сдвинулось с мертвой точки – губернатор Петербурга Валентина Матвиенко обещала включить гамма-нож ЛДЦ в городскую программу. Правда, пока только на словах, но зато однажды ее обещание было повторено публично вице-губернатором Людмилой Косткиной.

«Напишите про Реджиса»

Иногда, впрочем, принцип развития «одно следует из другого» нарушается вмешательством случая. Примерно год назад Столпнер в поезде Москва – Петербург познакомился с Игорем Литвиненко – как выяснилось, доктором медицинских наук и заместителем начальника кафедры нервных болезней Военно-медицинской академии. Оба врачи – разговорились. Оказалось, Литвиненко – ведущий специалист в лечении болезни Паркинсона.

– Я говорю: так почему мы вместе на нашем гамма-ноже не лечим этих больных? – вспоминает Аркадий.

Строго говоря, радиохирургическое вмешательство болезнь Паркинсона не вылечивает, оно лишь избавляет страдающих паркинсонизмом от весьма неприятного сопутствующего синдрома – дрожания рук. Человек, подверженный сильнейшему тремору (а такой выпадает на долю почти каждого второго заболевшего), не может самостоятельно пить, есть, расписываться в документах. Лечение на гамма-ноже осуществляется за одну процедуру и занимает около часа. Уже вечером пациент отправляется домой, а результаты становятся очевидны через пару месяцев. В девяти из десяти случаев метод срабатывает – руки перестают дрожать.

В мире существует альтернатива радиохирургическому вмешательству – в структуры мозга больного вживляются нейростимуляторы. Но у этого метода есть ряд недостатков: вживление невозможно без трепанации черепа, требуется постоянно подстраивать частоту и силу подаваемого в нейростимуляторы тока и время от времени менять батарейки. Но самый главный минус – стоимость операции: в Европе – 55 тыс. евро, в России – 1 млн рублей. В ЛДЦ решили установить цену на радиохирургическое вмешательство по поводу паркинсонизма на уровне остальных операций на гамма-ноже – 6 тыс. долларов, что примерно в два раза дешевле, чем в Европе.

В мире существуют примерно три сотни установок гамма-нож, но активно оперируют больных паркинсонизмом всего четыре центра – в Марселе, Питсбурге, Сиэтле и Токио. Как объясняют специалисты, метод очень сложный, почти виртуозный: необходима крайне точная локализация излучения, чтобы разрушить тончайшие структуры мозга. В ЛДЦ не испугались трудностей – нейрохирург центра Павел Иванов, готовясь работать на гамма-ноже, обучался во многих ведущих центрах мира. В том числе в Токио у профессора Хаяши, практикующего радиохирургическое лечение больных паркинсонизмом. Для надежности на первой операции попросили присутствовать профессора нейрохирургии из французской университетской клиники Жана Реджиса, безусловное мировое светило, на чьем счету более 10 тыс. операций на гамма-ноже.

То ли потому, что Реджис чувствовал себя отчасти причастным к происходящему в ЛДЦ (он когда-то обучал профессора Хаяши), то ли из любопытства (что сумеют сделать эти русские?) французский профессор в свои выходные приехал в Петербург и понаблюдал за ходом лечения четырех пациентов. От гонорара, между прочим, отказался.

– Реджис сказал, что наша команда очень слаженно работала. Что у него в клинике на четыре операции ушло бы ровно столько же времени. Вы про Реджиса напишите. Это событие такого уровня! Космического! Наши молодые врачи даже не понимают, что значит его одобрение, – волнуется Столпнер.

Не носками торговать

Про новейшие технологии в медицине мой собеседник говорит много и подробно. Про денежную сторону бизнеса – мало и без энтузиазма. Общий объем инвестиций в осуществляемые проекты подсчитываем «на коленке».

– Питерские инвестиции оцениваются в 65 млн долларов. Просчитывается это просто: гамма-нож, кибер, два линейных ускорителя, два ПЭТ/КТ, циклотрон – миллионов сорок, компьютерные томографы, магниты, маммограф, лаборатория – еще десятка. Плюс стройка – вот и все, – подводит итог Столпнер.

Еще десяток миллионов ушел на развитие сети МРТ-центров, которое продолжается давно заданными темпами – по 10-13 региональных «точек» в год. Покупка участка на улице Есенина, дооснащение «музея будущего» на Советской улице – калькуляция «на коленке» тянет на 80-90 млн долларов. Спрашиваю:

– Где деньги берете?

Вместо ответа Аркадий открывает на компьютере презентацию стратегии развития ЛДЦ. В качестве основополагающих принципов выделен ответ на мой вопрос: «Полное отсутствие государственного финансирования. Полное отсутствие заемных банковских средств. Привлечение средств частных инвесторов».

– Хорошо, поставим вопрос по-другому: чем привлекаете частных инвесторов?

– Демонстрируем успешную модель развития – этим и привлекаем. Доходность инвестиций на уровне 20% годовых – тоже неплохой аргумент, да? А вообще-то мы консервативны, никого не зазываем. С кем начали развивать сеть МРТ-центров, с теми и продолжаем.

– Какие, кстати, планы у вас относительно центров? Рынок еще не насыщен?

– В целом еще есть неудовлетворенный спрос, но он распределяется неравномерно. В некоторых городах – в Петербурге, Москве, Воронеже – уже настоящая теснота. Ведь после нас еще несколько сетей созданы (они, правда, все вместе меньше нас по количеству центров). Рентабельность и окупаемость упали в разы. Но пока еще будем открываться. Вот в Киев зашли. Собираемся проникать в Европу.

– В Восточную?

– В любую.

– Зачем вам это? Там-то вообще жесткая конкуренция.

– Надо же оправдывать название «международный»! На самом деле очень интересно: там другая конкурентная среда, жесткая, хочется попробовать. У нас тоже становится жестче, но методы… Представьте, мы открываем центр, а конкуренты ставят свой аппарат рядом. Приходят к докторам и представляются нашим именем. Иногда просто «заказывают» нас у властей, и ЛДЦ пытаются выселить из города. Много всяких вещей было, но это неинтересно.

– Как будет развиваться высокотехнологичное направление, уже знаете?

– Знаю, что будем открывать в 2014 году. Пока секрет. Очень интересный проект. Если, конечно, наш онкологический центр пойдет.

– А если не пойдет?

– Тогда не будем открывать. Никто не имеет права на такие глобальные ошибки. Акционеры просто не поймут. У меня был один учитель по бизнесу. Он всегда говорил: «Заработать можно, только риски есть. А рисками надо управлять. И в зависимости от того, какими рисками можно управлять, ты сможешь заработать больше или меньше». Потерял контроль – крах. Самое простое – продавать, условно говоря, носки. Легко просчитываются затраты и предполагаемый доход. Самое сложное – заходить в новые ниши. Из десяти инновационных предприятий выживает одно. Поэтому когда заходишь в принципиально новый бизнес, никогда не знаешь заранее, во что это выльется.   

Санкт-Петербург

Елена Денисенко

Журнал "Эксперт"