ЭКСПЕРТ

Молоко с запахом росы

Предприниматель Анатолий Хараханов за два года построил молочную мегаферму на руинах бывшего колхоза. Цель проекта необычна — массовое производство продуктов премиального качества по доступной цене

«Ну что ты, Дочка, иди, иди домой!» — неожиданно для себя обращаюсь я к корове, которая, кажется, решила уйти с фермы. Она останавливается, словно ожидая чего-то. Вспомнилось, как в детстве, летом в деревне, мы бежали за хозяйками, встречавшими стадо с пастбища, и зазывали вместе с ними рогатых Дочек и Зорек домой, угощая их краюхами хлеба. Наградой были те мгновения, когда то одна, то другая из коров, шествовавших неспешной царственной походкой, вдруг неуклюже ускоряла шаг и, отделившись от стада, смешно мотая головой, радостно вбегала в ворота своего двора. Но сейчас хлеба, чтобы дать корове, у меня нет. Да и ей нужно не это. На пути в стойло после автоматической дойки она повернула к распахнутым воротам молочного комплекса, откуда поступает свежий воздух. Из-за жары находиться внутри коровника на 560 голов тяжело, во всяком случае, нам, журналистам, хватило меньше чем получаса экскурсии, чтобы соскучиться по кислороду. Дочка дышит, от всего отрешившись и пустив до самого бетонного пола толстую прозрачную вожжу слюны, а сзади уже наседают ее отдоившиеся подруги: мол, подышала — дай другим подышать. И она с усилием, нехотя уходит в глубь фермы.

«На днях переведем их вот сюда, потому что душно и молока меньше, — словно угадав мои мысли, говорит Николай Николаевич и указывает на площадку неподалеку, оборудованную стойлами и крышей, но без стен. Николай Николаевич — заместитель генерального директора ОАО «Племзавод “Порецкое”», он работает в отрасли больше тридцати лет и знает коров досконально. Крытый выгул, как я поняла, компромиссное решение между традиционными, времен его молодости, летними выпасами стада на вольном лугу и современными технологиями мегафермы. Впрочем, современным молочный комплекс, который мы посетили, можно назвать очень условно. Ему тоже с четверть века — это один из первых образцов входившей в моду в восьмидесятые годы и популярной сегодня технологии беспривязного содержания скота. Несколько лет назад руководство «Порецкого», тогда еще колхоза Суздальского района Владимирской области, собралось сносить коровник, чтобы построить новый. Но жизнь распорядилась иначе, и сейчас нет колхоза и тех руководителей, а комплекс жив и приносит прибыль новому собственнику. И вообще, в «Порецком» этого добра — старых капитальных построек — полно. Есть дворы поменьше — семидесятых и даже шестидесятых годов. Нынешний акционер их тоже модернизировал как мог, и в результате получилось большое хозяйство — на 3000 голов, в том числе 1400 — дойного стада, крепко стоящее на ногах и вынашивающее наполеоновские планы на будущее.

Предчувствие, что здесь замешаны большие амбиции, и привело меня в «Порецкое». Вот простое наблюдение. Агентура во Владимире донесла, что в одной из розничных сетей города продаются вкусные и при этом недорогие «фермерские» продукты: молоко, сметана, творог, сыр, колбасы. Казалось бы, ничего особенного, сегодня мода на все натуральное, и розница охотно ставит на полку упаковки с правильными словами, чтобы привлечь покупателя. Но, во-первых, «фермерские» продукты из магазина не всегда вкусные — в этом я постоянно убеждаюсь на примере московских супермаркетов. Во-вторых, натуральные продукты с каждым годом все менее доступны широкому потребителю, будучи дорогими или очень дорогими. А тут обратная ситуация.

Глядя на цены «Порецкого», хочется плакать и смеяться одновременно: 30 рублей за литр молока и 185 рублей за килограмм «докторской» колбасы — это в разы ниже цен «фермерского», или, что одно и то же, премиального сегмента. А молоко по такой цене и на массовом рынке еще надо поискать. Правда, есть тут один нюанс: молоко у «Порецкого» сырое, разливное, а в цене обычного чуть не половина приходится на упаковку. Что же, тем интереснее. Войти в сеть с неупакованным продуктом — это ли не интрига? В московских магазинах при упоминании о сыром молоке изумляются и говорят, что его продавать запрещено. Во Владимире, оказывается, можно: продавцы не ленятся разливать его в пластиковые бутылки, наклеивать этикетки, и, если покупатель придет со своим бидончиком, как в старое время, ему тоже нальют, пожалуйста. Одно плохо: кто не успел отовариться в первой половине дня, может остаться без молока, всё разберут. И колбаса в витрине долго не лежит. Старики говорят, что не упомнят, когда в последний раз ели такую колбасу — «из мяса», а молоко — чтобы «пахло росой».

Необычная стратегия

— Да, продавать сырое молоко рискованно. Потребитель и розница относятся к нему с недоверием. Поэтому мы взяли риски на себя. — Анатолий Викторович Хараханов, акционер и генеральный директор «Порецкого», кажется, даже рад, что разговор начался с щекотливого вопроса.

— А чем вы покрываете эти риски?

— У нас молоко стерильное. Мы ежедневно проходим аудит на заводах «Данон» и «Вимм-Билль-Данн», и вся наша продукция идет у них высшим сортом, на детское питание, они у нас забирают восемьдесят процентов молока. А в магазины мы специально возим немного, чтобы не дать ему там залежаться и чтобы нерадивые продавцы не могли продать продукт ненадлежащего качества. То есть каждый день свежее привозим.

— Магазинам-то к чему эта морока с сырым молоком?

— Люди приходят к ним специально за «Порецким» молоком, и магазину это выгодно, они же заодно купят и другие продукты. То есть для сети это стратегический товар. А почему наше молоко востребовано, почему его берут? Оно вкусное. Поэтому суть в том, чтобы удержать эту планку.

— Планку качества?

— И это тоже. У нас вообще необычная стратегия, нам даже ритейлеры говорят, что в России ни у кого такой стратегии нет. Мы не стали производить массовую продукцию и бороться с конкурентами за счет цены. Мы шагнули сразу в премиальный сегмент, но за счет снижения себестоимости производства и всего процесса реализации на круг у нас выходит цена, одинаковая с ценой массового сегмента. Хотя качество совсем другое.

Словно в подтверждение слов Анатолия Викторовича позже раздастся телефонный звонок. Позвонят из московской компании, открывающей сеть магазинов шаговой доступности в районе Рублевки со специализацией именно на фермерских продуктах. То есть речь идет о дважды премиальном сегменте. Менеджеры сети объехали все соседние с Москвой области, через департаменты сельского хозяйства искали адреса и явки компаний, выпускающих натуральную продукцию, и попали в «Порецкое». Теперь, как говорит Хараханов, они требуют срочно заключать договоры.

— Боюсь, покупатели на Рублевке вашу политику низких цен не поймут, — усмехаюсь я со знанием дела, но Анатолий Викторович не отвечает на иронию.

— Мы еще не договаривались по ценам, да это и не так важно. Здесь смысл в чем — мы друг для друга как локомотив: мне сейчас важно нарастить производство, мы двигаемся очень большими темпами, а они готовы забирать тонн десять продукции — это хороший объем. Вот, смотрите, какие у нас показатели. — на столе генерального директора, девственную чистоту которого нарушал лишь мобильный телефон, появляется лист бумаги, который он, порывшись, вытащил из груды папок, сложенных в большой тумбе. — Люблю аналитику, — словно оправдывается Анатолий Викторович. — Конечно, можно позвать экономиста, и она все расскажет, но мне самому интересно. Вот, сводка по району — валовой надой за сутки.

Из таблички видно, что по сравнению с 2009 годом молока в «Порецком» стали получать почти в два с половиной раза больше — около 26 тонн в сутки. Надои на одну корову тоже скакнули с 11,5 до 18 килограммов, опередив средние показатели не только по району (17 кг), но и по России (12,6 кг). Отпускная цена увеличилась с 12,90 до 17,14 рубля за килограмм, а себестоимость, наоборот, снизилась с 11 до 10 рублей за килограмм.

— За счет чего так растут надои?

— За счет кормления в первую очередь. Я тут начитался литературы и встретил правило «трех К», если не ошибаюсь, «корма, кадры, корова», — вот мы над всем этим одновременно и работаем. Если хотя бы чего-то одного не будет, хорошего и много молока не получишь. Отношение к корове очень важно, лечение. Скот мы покупаем — из Голландии четыреста голов недавно привезли, сейчас планируем из Германии привезти шестьсот голов.

— А отечественные коровы что, хуже?

— На эту тему можно долго рассуждать. Я привез скот с годовой продуктивностью до 11,5 тысячи литров, а у наших 7,5 тысячи уже считается круто. Но европейские коровы изнеженные, а наши устойчивы ко всяким проблемам — и кормам, и условиям. Ну, это дополнительная работа врачам, зоотехникам. Вопрос в другом: где в России вы разом купите столько? Таких предложений нет, а если есть, то это будет в полтора раза дороже, чем в Европе. На нашем рынке можно купить двадцать-тридцать коров, и на то, чтобы собрать двести, уйдет полгода. Это неудобно, потому что, допустим, зимой двор не отапливается, и нужно минимум двести голов, чтобы они вырабатывали достаточно тепла и не замерзли. А если мы будем ставить по двадцать-тридцать голов, они сразу замерзнут. Кстати, на будущий год нам понадобится купить еще тысячу шестьсот голов, потому что мы собираемся строить новый комплекс.

Слушая речи Анатолия Викторовича, не знаешь, чему больше удивляться — динамике его хозяйства или планируемым масштабам роста. Получается, что года через полтора «Порецкое» увеличится еще в два с половиной раза и будет сопоставимо с крупнейшими и единичными пока в стране молочными хозяйствами.

— Вы хотите стать крупным региональным или межрегиональным игроком молочного рынка? До каких пределов вы будете наращивать производство?

— Я себе не ставлю никаких конкретных целей. Просто, если есть спрос на нашу продукцию, нам надо расти и производить ее как можно больше.

— У переработчиков что, спрос неограниченный? Или вы собираетесь построить сеть по продаже сырого молока?

— Вообще-то мы планируем организовать свою переработку и свою розницу — уже присматриваем магазины, начали покупать. Хотим сделать сеть шаговой доступности. Причем это будут не фирменные точки, в которых мы выложим свою колбасу и две банки сметаны — это смешно, а полноценные магазины площадью от 60 до 120 квадратных метров в жилых районах, чтобы проходимость была хорошая. Ну и попытаемся сделать так, чтобы там не только было все необходимое, но чтобы оно было еще и хорошим.

— Своя переработка еще понятно, а розница зачем, ведь это совсем другой бизнес?

— Мне и другие бизнесмены говорят — а я со многими откровенно разговаривал, — что много попыток было увязать производство, переработку и реализацию, но ни у кого не получалось. Проще какой-то один сектор занять и там быть профессионалом. Согласен, я за профессионализм, но тем не менее... У меня проблем со сбытом по определению нет. Если вы заметили, мы находимся на пересечении двух федеральных трасс, Нижегородской и Ивановской, и, даже если на рынке будет профицит молока, заводы в Нижнем, Муроме, Иванове откажутся от любого, а наше молоко все равно заберут, потому оно идет на продукты премиум-класса. Поэтому дело не в сбыте, а дело, видимо, во мне.

— С сырым молоком далеко не уедешь, так что вам придется или отказаться от свежего продукта, или ограничить ареал сбыта?

— Ну, во-первых, мы будем делать и пастеризованное молоко. А во-вторых, когда мы здесь все наладим, от производства до реализации, мы сможем организовать то же самое в других местах, что нам мешает?

Аграрий поневоле

В этом месте я понимаю, что лучше остановиться и о конечных целях стратегии Анатолия Викторовича больше не спрашивать. Похоже, их действительно нет. В этом-то вся и штука — дело не в стратегии, а в человеке. Хараханов охотно рассказывает о себе, и из его рассказа видно, что кроме огромной энергии, характерной для предпринимателей, и больших амбиций в нем есть еще что-то. От него веет непривычным духом, который и определить-то не знаешь как.

Кстати, для своего поколения — ему 38 лет — Хараханов стал бизнесменом поздно, в 32 года, уже сложившимся человеком. До этого была учеба в Тюменской строительной академии, служба в армии, работа в компании «Сургутэнергострой». Тюменский край — его родина, вырос он в таежном поселке Игрим, до которого, как в песне, только самолетом… Из детских воспоминаний — как октябренком участвовал в открытии памятника и Вечного огня своему земляку Герою Советского Союза снайперу Гавриилу Епифановичу Собянину, деду московского мэра. Но это к слову, а вообще, как и у всех в поселке, главными в его жизни были река и лес, лодка и ружье, причем на охоту он сызмальства любил ходить один. А вот рвением к учебе не отличался, однако в старших классах по наущению отца стал посылать контрольные работы в Московскую физико-математическую школу и окончил ее по индивидуальной программе.

Развившийся навык быстро думать стал для Хараханова большим подспорьем в жизни. Например, студентом он мог найти общую формулу для ускорения расчетов в группе задач по высшей математике, что нравилось преподавателям, но не нравилось однокашникам, пытавшимся бездумно списывать и подставлять ее в свои задачи. И это, безусловно, обогатило его лидерский характер. А что он лидер, выяснилось в армии: его, новобранца, сразу назначили на место ушедшего в Чечню ротного. За два года «одинокий волк», каким Хараханов был в детстве, превратился в командира. И это стало причиной его ухода из «Сургутэнергостроя», где он проработал около десяти лет и дослужился до высоких должностей: не мог больше находиться в подчинении у кого-либо. Впрочем, об этой большой организации стоит сказать еще два слова: Хараханов застал там уходящую натуру, людей, которые в семидесятые-восьмидесятые годы осваивали Север, строили легендарную Сургутскую ГРЭС-2*. «Это очень серьезные дядьки — настоящие зубры, у них было чему учиться», — говорит он.

В 2005 году Анатолий Викторович зарегистрировал в Ханты-Мансийске строительную фирму. И началась его бурная карьера в бизнесе. Стартовав, как он говорит, с «печати и подписи», через три года он уже владел небольшим бетонным заводом, парком техники и офисом в центре города, стал генподрядчиком ХМАО по капстроительству, вошел в сектор многоэтажного жилого домостроения. Такой динамики не было у других местных застройщиков, хотя в годы экономического бума их образовалось много. «Не знаю, я не люблю думать о том, кем бы я был», — говорит он. Но, судя по всему, кризис 2008 года лишил его шанса стать «олигархом», так сказать, местного значения. Уже зрели планы диверсификации бизнеса — на мази был проект организации платной охоты и рыбалки: арендованы угодья на Оби, заказаны в лизинг скоростные яхты, в центре Ханты-Мансийска вырыт котлован для строительства стрелкового клуба…

Никто не думал, что Хараханов так легко со всем этим расстанется. В 2009 году, когда стройиндустрия уже лежала на боку, но все еще чего-то ждали, он продал свой бизнес. Еще более удивительным для коллег-строителей было его решение податься в сельское хозяйство. Это и впрямь выглядит странно. Сам Анатолий Викторович говорит, что причины, по которым он, не отличавший сена от соломы, захотел стать аграрием, да еще перебраться во Владимирскую область, о существовании которой едва подозревал, необычны. «Рано об этом. Потом когда-нибудь, может быть, и расскажу», — отмахивается он. Как бы то ни было, весь год он провел преимущественно в самолете между Тюменью и Москвой, то улаживая дела по продаже одного бизнеса, то входя в курс другого. Новая его должность называлась «заместитель председателя колхоза “Порецкое”». То есть он не купил землю, как нормальный инвестор, а просто устроился на работу в колхоз. Вообще-то сторонних инвесторов и не приветствуют в Суздальском районе — администрация и муниципалитет следят, чтобы богатые сельхозугодья не застроили сплошь коттеджами и не превратили в пустошь. А кроме того, тут мог быть свой расчет. «Порецкое» дышало на ладан. Кроме плохой конъюнктуры на хозяйство давили долги, в том числе по нацпроекту: руководство колхоза взяло кредит на 130 млн рублей на строительство мегакоровника, а в результате, как часто бывает, ни коровника, ни денег. За два месяца до перевыборов председатель подал в отставку, и Хараханову в районе предложили выдвинуть свою кандидатуру. Он согласился. На колхозном собрании ему пришлось еще убеждать 150 пайщиков в реальности плана возрождения «Порецкого», и тогда за него проголосовали. Проголосовали и за выкуп паев.

— Стоял вопрос о вложении денег, — говорит Анатолий Викторович. — Я понимал, что предприятие загибается и положение не выровняется, потому что цена на молоко низкая. Все производители тогда сидели на мели, но у них, возможно, были какие-то подушки безопасности, свои секреты, а у меня какие секреты — доставай деньги, вкладывай.

Так в апреле 2010 года он стал единственным акционером ОАО «Порецкое».

Эффективный менеджер

— Сколько вложил? Скажем так: много. Пришлось вкладываться, прекрасно понимая, что, может быть, безвозвратно. В этой махине растворяется все, сколько бы ни кинул.

Анатолий Викторович не говорит, сколько именно денег он кинул в топку модернизации «Порецкого», но можно не сомневаться: на порядок меньше, чем его коллеги, осуществляющие инвестпроекты со схожими целями — резко увеличить надои и повысить качество молока. Сообщения о строительстве сверхтехнологичных коровников на сотни и тысячи голов в последние годы нередки в сводках экономических новостей, их стоимость разбегается от нескольких сотен миллионов до миллиардов рублей. Правда, об успешном завершении начатых строек известий меньше. Но в любом случае у Хараханова таких денег не было. Банкиры долго присматривались к нему: с одной стороны, человек повесил на себя убитое хозяйство и долги — значит, на что-то рассчитывает. С другой стороны, на что он рассчитывает, непонятно.

— Когда я их на джипе по навозу возил, по фермам, и рассказывал, как тут будет все здорово, они кивали, а потом спрашивали: а зачем это вам? — вспоминает Анатолий Викторович. — А потом, через полгода, опять: вы не пожалели? Я говорю: нет, мне еще больше понравилось. Еще проходит время, опять интересуются: ну, как дела? Я говорю: сам видишь как.

Впрочем, он и не собирался ввязываться в большую стройку, когда «сотни миллионов сразу ложатся на себестоимость — бац, — и у тебя уже коленки трясутся», а стал действовать иначе. Ремонт старых дворов — это намного дешевле и быстрее. Еще заместителем председателя колхоза он быстро вернул к жизни одну из ферм, предназначенных к сносу: полтора месяца ушло на ремонт, и еще через две недели там уже стояли коровы, что изумило местный народ. Так что теперь реконструкция дворов пошла полным ходом. Это тоже была серьезная стройка, пришлось менять всю инфраструктуру: водопровод тридцатилетней давности, электрику, строить новые подъезды к дворам, площадки и даже дороги, которых просто не было.

— Такое ощущение, что только меня все ждало и разом рухнуло, — говорит он. — Я рассчитывал, что хоть что-то будет пока работать. А тут куда ни ткнешь — то сломалось безвозвратно, то украдено. Я им говорю: а как вы раньше-то работали, ведь без конца все меняем, покупаем?

Тем не менее уже к середине 2010 года все животноводческие помещения были обновлены. Кстати, в то жестокое лето коровы впервые спасались от жары на крытом выгуле, сооруженном из брошенных кусков арматуры.

Интересно, стоила ли игра свеч, если в результате почти две трети стада — более 800 голов — остались в условиях привязного содержания, которое считается устаревшим и заведомо менее эффективным, чем беспривязное?

— На старых фермах работает побольше людей, чем на современном комплексе, — соглашается Хараханов, — но, во-первых, при нынешних зарплатах это не страшно, а во-вторых, мы за счет локальной эффективности выигрываем.

Локальную эффективность в «Порецком» трудно разглядеть неопытным глазом. Например, современное доильное оборудование. Не сразу поймешь, что в допотопной с виду ферме, где доярки, как в старом кино, снуют между коровами, подмывая их и подключая к доильному аппарату, молоко получается стерильным, как и положено по европейскому стандарту: оно не соприкасается с воздухом, из вымени по шлангам попадает в трубы, а оттуда — в охлаждающий танк, стоящий себе в закутке. Зато, по словам Анатолия Викторовича, привязное содержание имеет свои плюсы: тут каждая корова под присмотром, к ней индивидуальный подход, в результате и ей комфортно, и доярке спокойнее, она знает каждую корову.

Заготовка кормов — еще один скрытый источник выгоды для хозяйства. Поскольку от их количества зависит экономическая устойчивость, а от качества — вкус молока, ни о какой покупке комбикормов здесь и слышать не хотят, добавки покупают по минимуму, строго натуральные, вроде рапсового жмыха, а большую часть коровьего рациона: зерно, сено, силос — заготавливают сами. Да по-другому было бы и грешно: трава в этих местах вырастает с человека, так что за сезон можно делать несколько укосов. Но все упирается в машины — убирать корма надо быстро.

— Если тратить деньги, то уж по-серьезному, — рассуждает Анатолий Викторович. — Комбайны силосоуборочные самые лучшие — немецкие, марки «Ягуар», они очень дорогие, зато производительные и надежные, двигатель у них мерседесовский. У нас был один старый, двадцатилетний, «Ягуар» — мы его реанимировали и два новых купили. Дальше берем трактор и к нему покупаем прицеп двадцатитонный — это мы заменили четыре пятитонных грузовика, получается меньше расход ГСМ и один механизатор вместо четырех. Затем косилки, у нас девятиметровая косилка, которая цепляется к трактору, а раньше мы с трехметровыми работали, то есть три механизатора косили. Ну и так далее. Докупили зерноуборочных комбайнов, которые работают, а не ломаются через каждые десять метров. За счет этой техники при том же количестве людей мы больше заготавливаем и в более короткие сроки. И качество кормов другое — трава не перестаивает, питательная ценность у нее выше. Сейчас будем переводить машинный парк на компьютерную навигацию. — Анатолию Викторовичу нужен теперь тотальный учет ГСМ. Известно, что расход топлива — это черная дыра в затратах, в том числе из-за воровства. Но, оказывается, и сам процесс уборки таит в себе резервы роста эффективности. Компьютерная карта полей будет показывать, с какой скоростью движется комбайн. А то комбайнер как на велосипеде гоняет и фактически сеет зерно, которое должно загружаться в бункер. Это тоже издержки.

Про другую черную дыру — затраты на электроэнергию — Хараханов рассказывает, даже слегка волнуясь. Дело в том, что в «Порецком» едва успели заткнуть эту дыру к началу 2011 года, когда тариф вырос на 30%. А если бы не успели?

— Мы бы умерли, просто загнулись бы с ходу. У меня бумаги все сохранились. — Анатолий Викторович достает очередную табличку. Цифры потрясают. Колхоз «Порецкое» был выдающимся по энергоемкости предприятием, потребляя в пиковые месяцы до 255 тыс. киловатт в час. Электричеством отапливалась и колхозная контора, и фермы, на нем работало все производство: доение, промывка оборудования, нагрев воды в огромных танках. На оплату этой услуги уходила четверть выручки. Честно говоря, только теперь мне стал понятен смысл советского лозунга о газификации села, который, впрочем, для многих сел так и остался лозунгом. Но у Анатолия Викторовича все претензии — к бывшему руководству колхоза, и это единственный раз, когда он позволяет себе открытую критику в его адрес.

— Я понимаю, что в советское время электричество было дармовое, но это закончилось. Десятки лет люди руководили хозяйством, а выводов не делали. Газовая труба-то есть. Тут не надо быть экономистом — я просто на коленке посчитал: вот столько надо вложить денег, окупаемость — полтора года. Но надо делать все вовремя. От моей идеи, хотя я работаю быстро, от идеи газифицировать до пуска газа, прошел год и четыре месяца: октябрь 2009-го — февраль 2011-го. Хотя ничего я сверхъестественного не делал, просто принял решение и осуществил.

Когда все что можно в «Порецком» было газифицировано, да еще на электроподстанции установлено энергосберегающее оборудование, платить за свет стали втрое меньше. Но Хараханов не унимается.

— Есть у нас мысль — перейти на светодиодные лампы, сделать из них фонарь для фермы. Уже целый научный труд написали — расчеты для одного двора. И вложения, в принципе, нормальные, и окупаемость.

— Да, они дорогие, но мы выходим на завод-изготовитель, чтобы максимально снизить цену. Поставим в один двор, посмотрим экономическую эффективность. Ну прогорим, так прогорим на одном дворе. Зато будет ясна картина — потянем ли мы все хозяйство или, может, не время еще. Будем ждать, пока заводы заработают на полную мощность, мониторить цены. А в идеале я думаю об установке по выработке биогаза, чтобы уйти от этой проблемы — электричества и газа, стать автономными.

Навозная монополия

На газификацию «Порецкого» Анатолию Викторовичу уже дали кредит. Постепенно банкиры прониклись к нему доверием, более того, он прослыл мастером возрождать предприятия из пепла, и ему наперебой предлагают гиблые активы, отошедшие банкам за долги. Так у него появился цех мясопереработки. «Два раза отказывался, а на третий раз подорвался», — усмехается он.

С Олегом Валерьевичем, директором цеха, мы едем в соседний район, в райцентр Камешково, и он показывает нам плоды перестройки предприятия, которое еще зимой числилось на балансе у Сбербанка.

— То, что вы видите — это красота. Что тут было! Прежние акционеры выжимали из цеха все что можно, не ремонтировали, кругом антисанитария, оборудование грязное, морально и физически устарело. Мы его полностью привели в порядок, и оно теперь хорошо работает, сейчас докупаем, что нам нужно по технологии. — В общем, это очередная презентация харахановского ноу-хау — как с минимальными затратами и в кратчайший срок наладить производство совершенно новой по качеству продукции.

Так же, как и на молочной ферме, первое впечатление от мясного цеха — «чистенько, но бедненько». Тем не менее здесь все на своем месте. Цех долго моют в начале рабочего дня, иначе нельзя — продукт натуральный, он и так быстро портится, а если еще грязь… По словам Олега Валерьевича, санитарное состояние цеха поразило в самое сердце чиновницу из органов сертификации, знающую это предприятие давно, и она выдала сертификат на три года, а не на один, как раньше. И пообещала, расчувствовавшись, что в другой раз, если будут так держать, выдаст на пять. Колбасы сертифицировал Ящурный институт во Владимире, и там тоже удивились: уровень всех опасных параметров микробиологии оказался не то что в норме, а намного ниже.

Следующий предмет заботы директора — качество сырья, и главный вопрос здесь тот же, что и в молоке: чем кормили скотину. Если за говядину Олег Валерьевич спокоен: бычков откармливают в «Порецком», и это очень нежное мясо, — то поставщиков свинины, не накачанной всевозможной высокотехнологичной пищей, надо тщательно отбирать. Дальше встает проблема хранения сырья. Первые месяцы, особенно летом, из соображений той же гигиены цех работал больше на замороженном мясе. Но ясно, что из «охлажденки» получается более вкусный продукт, поэтому осенью здесь запустят собственную бойню.

Этой же осенью настает момент истины для всего проекта. До сих пор цех едва покрывал свои затраты, выпуская не более тонны продукции в день. Технологию и рецептуры осваивали с нуля, ведь опыта промышленного выпуска натуральных колбас на рынке, можно сказать, нет. Приноравливались к каналам сбыта, чтобы без потерь продавать скоропортящийся продукт. Теперь, когда все вроде бы отлажено и ясен объем спроса, решено удвоить производственные мощности — чтобы выпускать до пяти тонн. Есть шанс, что появится прибыль.

Но все-таки картина не такая однозначная, как с молочным бизнесом, и до массового производства тут еще далеко. Хотя, по мнению Олега Валерьевича, они сейчас начинают двигаться «семимильными шагами».

— Тут главное не только продать продукт, но и продать его свежим, поймать баланс между этими двумя линиями, — объясняет он.

— Открыть вот такой мясной цех — это очень рискованно, — соглашается Хараханов. — Сразу большие издержки, оборотные средства, а реализация неизвестно когда начнется, и еще вопрос, будет ли она. Я серьезную кредитную нагрузку держу на молочном предприятии, развивая мясное производство, плюс еще денег им накидываю на сырье. Иначе им не выжить, это точно.

Возникает и другой вопрос: а уменьшает ли в самом деле риски для сельхозпроизводителя своя переработка? «Порецкое» могло бы уже процветать только за счет производства молока, а теперь вот парься с этой колбасой. Впрочем, мы опять попадаем в заповедную зону стратегии Анатолия Викторовича. А он гнет свое.

— Я и говорю, что нам нужны свои сети торговые. Мы картофелем тридцать гектаров засадили, куда его реализовывать? Свеклу, морковь? Одним комбайном все это собираешь — вот тебе и магазин. Овощехранилище у нас есть, все есть, ну сделай чуть дешевле, чем в других местах, и будут покупать. У нас еще кролики, около тысячи голов, сейчас в магазины пойдут — мы уже год развиваем это направление. Навоз мы перерабатываем…

Секундочку, какая связь между навозом и розницей? А вот какая. Из навоза обычного в «Порецком» делают навоз, так сказать, потребительский, для дачников, — сухой, фасованный. Причем это единственное пока в России предложение. «Мы здесь монополисты», — говорит Хараханов. Предыстория у этой монополии смешная.

— У нас ферма со склоном к федеральной дороге, — рассказывает он, — губернатор живет в области и по этой дороге ездит. Навоз копится зимой, а как весна — плывет все на дорогу. Губернатор один раз уже съехал — представьте, какой скандал. Теперь мы поставили этот завод, он сепарирует навозную массу на воду и порошок, который при определенной температуре убивает семена сорняков. Мы получили на него сертификат, подбираем оборудование по фасовке и будем продавать как удобрение. Спрос наверняка большой: это же удобно — кинул в багажник мешок весом двадцать килограммов, и не надо везти телегу с навозом. А воду, которая остается в навозонакопителе, можно качать сразу в поле, трава будет лучше расти, вместо двух-трех укосов будет четыре. Я посчитал, что, если мы будем вносить всю воду на свои поля, это равносильно тому, что мы купили бы минеральных удобрений на восемь миллионов рублей.

Навозная тема дала импульс еще одному бизнес-проекту — производству биогумуса, то есть дождевых червей.

— От биогумуса эффект круче, чем от навоза, кстати, — замечает Анатолий Викторович.

— Знаете, сколько я этих бизнес-планов уже нарисовал? В банке не справляются, десятка два, наверное, у меня их лежит, я их переделываю все время. Но тем не менее для банка что важно — что у нас объемы растут, выручка растет, а затраты падают.

— Вас послушать, так сельское хозяйство — это золотая жила.

— Только не обманывайтесь. Я могу красиво рассказать — если во что-то веришь сам, можешь заразить идеей. Но я никому не советую идти в этот бизнес. Потому что между тем, чтобы взять кусок земли, и тем, чтобы получить товар на прилавках, лежит пропасть. И деньги тут не помогут.

— То есть как не помогут?

— Я почему про инвестиции не говорю — по одной причине: кто-то, может, миллионом обойдется и из него сделает сто через полгода, а кто-то этот миллион по телефону проговорит, пока эти идеи срастит, — и все, и пшик. В сельское хозяйство вложено уже столько денег... Люди очень богатые инвестируют в него. Они думают, что оставляют руководителя, уезжают — и контролируют все. Ну кто за тебя будет нормально-то вкалывать? Здесь одна себестоимость складывается из пяти тысяч позиций — над каждой работаешь. То есть бизнесмен должен сам вложить деньги и сам этим заниматься.

Работящие люди

— Айгуль! Айгу-уль! Подойти сюда. — Это мы вышли с фермы, и Николай Николаевич своим негромким голосом подзывает прогуливающуюся недалеко с парнем девушку. Девушка в безукоризненно белой футболке и джинсовой мини-юбке, с характерным азиатским разрезом глаз подходит и строго смотрит на начальника.

— Айгуль, ты вместо того, чтобы гулять…

— А кто вам сказал, что я гуляю?

— Иди на комплекс и проконтролируй, пусть скотники проверят корма, там с крыши из открытых люков нападали птичьи перья. Чтобы коровы их не наелись…

Десять минут назад он пытался дать задание самим скотникам — судя по всему, соотечественникам Айгуль, но те вяло отреагировали на его слова, возможно, плохо понимая по-русски. И Николай Николаевич сам давай вприсядку подбирать перья. Я, перепугавшись за коров, бросилась ему помогать.

С кадрами в «Порецком», как и везде. Местные не идут работать ни в скотники, ни в доярки. Молодежь предпочитает мыть полы в торговых центрах во Владимире, который отсюда всего в 18 километрах.

— Тридцать лет назад, когда я пришел в хозяйство, доярки таскали корм, скирды по двадцать пять килограммов, зимой на морозе надо на весах это взвесить, все вручную. А сейчас любо-дорого: если посмотреть, как они на работу идут — как на танцы, — недоумевает Николай Николаевич. — А что им: здесь они переоделись, на каждом дворе красный уголок, то есть бытовка, зимой тепло, газовый котел, душевая. Зарплата нормальная, доярка получает пятнадцать-шестнадцать тысяч — сорок процентов добавили.

Пополняют кадры доярок приезжие из соседних областей и даже с Западной Украины. Иногда вместе с дояркой приезжают муж и дети — в «Порецком» рады и так. Перестраивают им под квартиры бывшие нежилые помещения.

Не легче с этим вопросом и в мясном цехе. Райцентр чуть ли не в полном составе уезжает на работу в областной центр, а кто остается — не работники: алкаши, тунеядцы. И это кандидаты на неквалифицированную работу — грузчиков, обвальщиков. Что уж говорить о специалистах — тех и во Владимире мало, все давно устроились в Москве.

— У меня долго не было механика, — рассказывает Олег Валерьевич. — Их практически нет, хорошие сидят на хороших зарплатах, их никто никуда не отдаст. Приходилось заключать договоры на обслуживание с другими предприятиями. И я каждый день возил этих механиков из разных районов области, чтобы выполнить работу по наладке оборудования. Замучился.

Но вот что я заметила. У разных поколений руководителей «Порецкого» одна и та же ситуация с кадрами порождает разное настроение. Олег Валерьевич, представитель «тридцати-сорокалетних», говорит те же слова, что и Николай Николаевич, но как-то по-другому: «Все можно сделать, главное даже не финансы, а нормальные, адекватные люди рядом, на которых можно положиться». И эти люди рядом с ним откуда-то появляются. В крошечный мясной цех съехались специалисты: из Нижнего Новгорода — технолог, из Коврова — завпроизводством и он же главный инженер, из Москвы — менеджер по продажам. Про последнего он рассказывает:

— Саша получал в три раза больше в Москве, но ему просто стало неинтересно, захотелось что-то сделать с нуля. Он сам и развозит колбасу на машине, машина занята — он себе в багажник погрузил и развез. Я точно знаю, что в любой момент я ему позвоню, и он сделает. Он никогда не скажет, что это не его работа: «Да, все, сейчас поеду».

Появился в цехе в конце концов и механик.

— Получилось так, что Сергей пришел чисто по воле Божией, — продолжает Олег Валерьевич. — Он купил здесь дом и через знакомых обратился к нам. Я их вместе с женой забрал, жена работает формовщицей, тоже работящая, молчаливая — до ночи так до ночи, до победы так до победы. Нормальные ребята.

И сам Олег Валерьевич, кстати, раньше работал в очень крупной компании, где успешно руководил подразделением, удвоил продажи, но утомил начальство своими предложениями, и ему официально запретили впредь это делать. Здесь ему ничего не запрещают. Наоборот.

— С Анатолием Викторовичем возьмешь ружье и один пойдешь, может заразить, — говорит он. — Просто иногда приезжаешь к нему, напишешь для себя какие-то планчики, посидишь, поговоришь — и решение уже понятно. И вопросы свои уже не задаешь. А то скажет: чего ты, дурак что ли, зачем приехал-то?

То есть они единомышленники. И Хараханов это признает.

— Олег, считай, мой соратник, — говорит он.

Вот эта сила в управлении компанией, всего из двух человек (если не считать супругу Анатолия Викторовича, которую он тоже называет соратником, потому что она, воспитывая четверых детей, еще курирует розничный проект), пересиливает все отрицательные тренды реальной экономики.

— Агроном у меня летает по полям. Тоже уже глубоко пенсионный возраст, тем не менее научился. — Это навстречу джипу, на котором мы объезжаем владения «Порецкого», проносится по обочине, нещадно пыля, «газик» агронома.

— У меня своя линия, она была всегда, я наперед закидывал шапку и потом до нее шел. А команда — какая она команда, просто они подчиненные, а ты начальник, — пускается вдруг в философию Хараханов. — Если ты сможешь руководить процессом, тогда это твоя команда, они тебя слушаются и исполняют, а ты отвернешься — эта команда сразу кто в лес, кто по дрова. Перессорятся, и все, процесс остановился. А когда держишь на контроле: где-то отпустил, где-то подтянул вожжи, где-то отрегулировал на ходу, поправил…

Как решить кадровый вопрос, ему, в принципе, понятно. В «Порецкое» уже обращаются аграрные колледжи и академии, хотят присылать студентов на стажировку. Это очень правильно, потому что «старики» смогут передать им свой опыт. Теперь главное — помочь молодым людям, желающим остаться работать, выстроить жилье. А это же его профессия!

— Мне кажется, я до конца жизни буду заниматься строительством, — говорит он. И между делом сообщает, что организовал производство стройматериалов — в хозяйстве они все равно нужны, так чем покупать, лучше самому еще заработать на этом рынке. Есть у него, конечно, и земля под коттеджное строительство — часть можно пустить под жилищную программу для предприятия, а часть — под коммерческие проекты. Из Ханты-Мансийска в «Порецкое» приехали несколько его товарищей с прежней работы.

P. S. На обратном пути из «Порецкого» мне почему-то пришла в голову одна фраза Хараханова: «Просто вы вернитесь в ту среду, из которой вышли. Вот вам элементарные вещи: вот молоко и вот колбаса». Наверное, это и есть ключ к его натуре — он знает или стремится узнать истинную цену простых вещей.

Вера Краснова

12.09.2011