God языка

Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос –
Бог сохраняет все; особенно – слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.

Иосиф Бродский

На вечеринку по случаю православного Рождества мой старый друг сетевой копирайтер Павел приехал ко мне со своим товарищем Димой, у которого на Севере издательский, пиаровский и еще какой-то бизнес (этот скромный провинциальный олигарх как раз гостил в столице). И вот когда было уже прилично выпито, съедено и наговорено, а иные гости даже начали разъезжаться, Дима вдруг спросил: «А что бы ты, Влад, сделал, если б тебе сказали: делай с русским языком все, что тебе заблагорассудится?»

Признаюсь, не ожидал такого поворота событий. Наша рождественская встреча его как-то не предвещала. Я принялся лихорадочно размышлять. Я хотел показаться умным… или хотя бы остроумным… на худой конец, небанальным… однако не нашел ничего лучше, как заявить, что я бы оставил русский язык в покое. Уж точно, чего бы не разрешил, так это реформу с условным названием «Как слышится, так и пишется», парашют через «у». Еще не люблю все эти «превед», «медвед», «аффтор жжот», но, кажется, мода на коверкание слов благополучно вышла из моды, хотя даже такие достойные люди, как Леонид Парфенов, успели ей переболеть и наиграться... В общем, на вопрос северного гостя ответил малоубедительной отговоркой. Плана революции в кармане не было.

«А вот я бы, – твердо сказал северянин, – узаконил бы ненормативную лексику, то есть мат. Давно его пора разрешить к официальному употреблению».

«Ну, нет!.. – присвистнул ваш колумнист. – Только не это!»  

У меня сложное отношение с обсценной, то есть ненормативной лексикой и фразеологией. С одной стороны, прекрасно понимаю: сквернословие – язык демонов, гнилым словам не место в моей (твоей, его, а тем более, в её) речи. Мне, как и 80 % россиян, не нравится, когда матерятся по ТВ, в кино, в газетах, в Думе и других публичных местах (хотя прикольно!). Не нравится, когда барышня (да простят меня феминистки), решив, что ей «можно быть смешной, распущенной и не играть словами», обильно инкрустирует свою речь нецензурными перлами, как Настя Волочкова свое свадебное платье – кристаллами Swarovski. Мне противны матерящиеся тинейджеры. Впрочем, старики-матерщинники отвратительны не меньше.

Но, с другой стороны, я принадлежу к 70% населения РФ, которые, согласно статистике, время от времени говорят воспаленным языком, используя в своей речи эти самые нежелательные слова на «хэ», на «пэ», на «е»  и всевозможные производные от них. Более того, мне даже нравится иногда говорить так и только так, поскольку иначе в какой-то кромешной ситуации не скажешь. Да ведь и из песни (анекдота, цитаты) слова не выкинешь...

Вы, конечно, читали «Это я – Эдичка»? Помните последние абзацы, когда одинокий герой-неудачник сидит в дешевом отеле «на своем балкончике на облупленном стуле» и, вытирая слезы кулаком, шепчет матерные слова, что лучше и убедительнее всякой музыки? В том контексте Эдичка и не мог изъясняться иначе, все звучало бы фальшиво, искусственно, пошло…

Или более свежий пример – длинный матерный монолог капитана милиции о новом поколении в пьесе братьев Пресняковых «Изображая жертву».

Я не люблю ненормативную лексику в стихах (даже у филигранного и артистичного Ивана Квасова). Не люблю – и не читаю, а уж прочитав, не требую это запретить. Поскольку опять-таки понимаю, что есть моменты, когда стихотворцы просто хулиганят и похабничают, а есть – когда невозможно не зарифмовать «б…ь». Это «когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке».

Мой товарищ талантливый саратовский поэт, лауреат премии им. Гумилева Игорь Алексеев серьезно болен (и пользуясь случаем, даю здесь ссылку на его счет, если кто-то сможет помочь, поступит хорошо – http://www.litsovet.ru/index.php/news.read?news_id=5654). И вот в его стихах и новеллах последнего времени немало крепких, жестких, грубых слов. А что вы хотите – после химиотерапий, после невозможности жить прежней жизнью... Так вот Игорь заметил в одном интервью: «Мат для меня не является чем-то принципиальным. Это не пижонство, не средство эпатажа. Просто есть ситуации, в которых мат становится единственным адекватным способом выражения эмоций. В той же «Желтой тетради» треть стихов написана матом. И эта книжка, между прочим, целиком посвящена моей жене. Но она не обижалась, она понимала, что это писал человек, который находится в истерике, точнее, в ее крайней точке... Вообще ненормативная лексика – это грех. Когда ты произносишь матерные слова, тебя покидает твой ангел-хранитель. До поры до времени я матерился на работе, как песню пел. Потом перестал. Сейчас даже в обыденной речи стараюсь не употреблять мата».

Так вот, повторяю: для меня приемлем мат в литературе, в театре, в кино. В текстах группы «Ленинград». Даже в живописи! Но я не понимаю и не принимаю мата или полумата, или намека на мат в рекламе. Потому что реклама – не искусство, а, простите за трюизм, двигатель торговли. Вы будете покупать у бранящейся торговки? Ну, разве что в голодный год…  

Конечно, «Евросеть» первой придет на ум с ее запиканными в радиорекламе ценами, от которых легко «ох…» И ее же из той же оперы – «Ни … себе, все – людям!» Но можно вспомнить и рекламу коктейлей Hooch, где были «оHOOCHенные фрукты», что, по мнению Федеральной антимонопольной службы, воспринималось как слово, сходное с ненормативной лексикой и нарушало «общепринятые нормы гуманности и морали». Можно вспомнить слоган, с которым появился на российском рынке журнал Maxim – «Издатый для мужчин». А, говорят, была еще реклама инструментов «…без даты». Или вот аудиоролик одного клуба, где посетителям непременно «дадут пиз…лей» (и ничего не запипикивали в том ролике).  

Весело? Вызывающе? Смешно? Экстремально? Креативно? Кайфово? Точное попадание в ЦА? «Теперь я знаю, кому поет певица Валерия». Ну, да... Я тут на днях был в «Пушкинском» свидетелем того, как какие-то телки, давясь своим попкорном, хихикали в пронзительнейших местах фильма «Вавилон» – там, где глухонемая девушка-японка обнажалась... Представляю, как эти пэтэушницы тащатся от «цены просто ох…ть». Каждому свое… 

2007 год объявлен в России Годом русского языка. Я не понимаю, что это такое и как надо на это реагировать? Может, кто-нибудь объяснит? Вот если б я был таджиком-гастарбайтером, то, наверное, купил бы словарь Ожегова и клал бы под голову вместо подушки, учил бы пословицы и поговорки, читал бы сказки Пушкина и спрашивал, как тот грузинский мальчик в фильме «Мимино»: «А что такое «тятя, тятя»?»

Но что делать русскому человеку, для которого родной язык, простите за каламбур, God всегда, в этот специальный год русского языка? Власть, которая данную инициативу проявила, кажется, тоже не в курсе. Во всяком случае, команды «мочить в сортире» тех, кто, допустим, публично выражается или говорит «звОнит» и «тортЫ», пока не поступало. Призывы «говорить по-русски правильно» вроде бы тоже не оглашают окрест. И традиционными социальными плакатами, от которых челюсти сводит,  с плохим дизайном и хорошими цитатами из классиков вроде «Но мы сбережем тебя, русская речь, великое русское слово», столица пока не обклеена. Но вот перетяжку со слоганом «Стразы для моей заразы» Чичваркину уже вряд ли разрешат повесить…

P.S. На днях Московский Дом книги проводит «Неделю деловой литературы». В рамках этой недели будет представлена и моя новая книжка «Креативная кухня», выпущенная издательством «Вершина».

Итак, автор встречается с читателями в пятницу, 9 февраля, в 17 часов – в Доме книги «Студент» (Калужская пл., 1, стр. 1, метро «Октябрьская»), и в воскресение, 11 февраля, в 16 часов – в Московском Доме Книги (Новый Арбат, 8, метро «Арбатская»). А во вторник, 13 февраля, в 20 часов пройдет презентация книги в Клубе на Брестской (2-я Брестская, 6, вход с 1-ой Брестской) в рамках Клубного дня ADCR. Приходите!